твоего отъезда…

— Так вот почему меня отправили в этот поход!

— Извини, я не поспеваю за стремительным ходом твоей мысли. Какая связь между внезапной смертельной болезнью падишаха и твоим походом против джеляли, решение о котором было принято давно? Как мог султан заранее знать, что здоровье его так резко ухудшится?! А если и знал, то при чем здесь ты?

— Пойми, дело не в Мехмете, а в Фатиме! Это она отдает приказы, а ее тупоумный сын только кивает тюрбаном в знак согласия! Поистине турки забыли завет халифа Омара ибн аль-Хаттаба: «Когда не знаешь, как поступить, спроси совета у женщины и поступи наоборот». Стоит ли удивляться, что бабы творят неразбериху в Османской империи. Одна Роксолана чего стоила! А Фатима еще хуже. За восемь лет сменила двенадцать великих визирей. Приказала обрезать монеты и повысить подати, что вызвало многочисленные восстания. Вся Анатолия полыхала, пока я кровью не потушил пожар бунта!

Фатима отлучила меня от командования в войне с Австрией, которую мы никак не можем выиграть. Вместо того чтобы укрепить регулярное войско, она возложила надежды на знать и духовенство-улемов. И чего добилась? Численность и боеспособность армии упали, сипахи не соблюдают дисциплину, йени-чери вынуждены подрабатывать ремеслами. А землевладельцы уклоняются от воинской службы. Ополчения эйялетов не годятся для джихада против христиан — слишком плохо вооружены и обучены. Нельзя их посылать и против джеляли — не желают сражаться с соотечественниками.

Думаешь, от хорошей жизни она направила именно меня во главе йени-чери в Анатолию? Хотя вообще-то это мудрый ход. Ей надо было поскорее подавить восстание. Сделать это легче всего «новому войску»: оно чужое для народа, турецкой крови не жалеет. Как, впрочем, и я. К тому же отбитая добыча подкормит йени-чери, заставит на время позабыть о неуплаченном жаловании.

Теперь раскрылась еще и третья причина — удалить меня и преданную лично мне гвардию подальше от Сераля, чтобы спокойно поменять сидящих на троне. Вот хитрая змея!

— Ты несправедлив к Мелине, то есть Фатиме. Не эабудь, она наша соотечественница. До сих пор ты от неё вреда не видел. Значит, она помнит, что ты спас жизнь ей и Мехмету, подарил им власть.

— Так-то оно так, но она держит меня поодаль от трона. После Керестешского триумфа оторвала от войска, послала в Грецию. «Мой верный Искандар-бег, не допусти, чтобы сердце империи, наша с тобой родина, была разорвана бунтом». Когда джеляли потрясли основы державы, приказала расправиться с ними. Она из полководца превращает меня в карателя!

— У тебя это тоже неплохо получается, — съязвил Андроникос.

— Никак не можешь простить мне ларисцев, учитель? Ничего, их души, окутанные блаженством, сейчас купаются в реках турецкой крови, которые пустили мои йени-чери, громя повстанцев.

— Отрадно слышать. Впрочем, меня не меньше, чем истребление угнетателей, заботит процветание угнетенных.

— Опять ты за свое! Тебе не угодишь! Если хочешь знать, греки живут лучше других покоренных османами христианских народов или тех наших соотечественников, которые оказались под властью венецианцев и прочих европейцев. Они платят гораздо меньше налоги и подати, не терпят столько унижений. Забыл девиз, под которым греки восстали против венецианцев: «Лучше туркам достаться, чем франкам!». А разве не сильнее, чем эллинов, угнетают протестантов в католических странах или шиитов — в той же Турции?!

Андроникос не спорил против очевидного:

— Ты, как всегда, прав, мой мальчик. Отдадим должное Мелине. Она не отобрала у породившего ее народа старых привилегий и даже даровала кое-какие новые блага.

— Только не воображай, что Фатима прислушивается к голосу крови. Пророк Мухаммед правильно предупреждал: «Деяния судятся по намерениям». Ей важно, чтобы в разгар войны на три фронта — с христианами, персами и анатолийскими повстанцами — не вспыхнул мятеж еще и в Румелийском эйялете.

— Все же признай, что она руководствуется благими намерениями…

— Но действует так неуклюже и неумно, что добивается противоположных результатов! Скажем, она была обеспокоена слабым здоровьем Мехмета и стала загодя готовить ему замену. Выбрала Ахмета — он казался ей наиболее послушным из всех шахзадэ. Понимая, что, если он станет султаном, главную роль займет мать нового властелина, а не бабушка, избавилась от будущей соперницы — велела ее отравить. Потом начала задабривать внука, завалила его дарами. Зря старалась… Я неплохо знаю Ахмета, вместе с ним упражнялся в Аджами Огхлан, не раз сопровождал на охоте. Куда умнее своего папаши, однако с еще большим самомнением. Мать — единственная, кого Ахмет любил на этом свете, ее гибель он Фатиме ни за что не простит.

— Надеюсь, что мудрый султан Искандар I не допустит воцарения османского ублюдка.

Искандар по-молодому звонко рассмеялся:

— Ты угадал мои мысли, учитель! Время пришло! Когда Мехмет умрет, я отдам приказ от имени Ахмета убить всех его сыновей, а сам… ну хотя бы по повелению его брата Джема прикончу наследника. Трон останется пустым, претендентов на него не будет. Кроме меня, йени-чери меня любят и, конечно, поддержат. Других войск в столице нет.

— А духовенство? Ты ведь помнишь, еще Мехмет II доверил духовное управление шейх-уль-исламу. Его постановления — фетвы закон для мусульман.

— Ты еще мне поведай, что великие муфтии[186] часто решали исход государственных переворотов. Я хорошо готовлюсь к серьезным испытаниям, выучиваю все уроки. Открою тебе кое-какие новости. Перед отправлением в этот поход у меня появилась первая законная жена, по случайному стечению обстоятельств — единственная сестра шейх-уль-ислама. Как полагаешь, будет великий муфтий возражать, если она станет кадуной? Кстати, он боится и ненавидит Фатиму, она не раз пыталась сжить его со свету…

— Ты многомудр и всезнающ, как Соломон, мой мальчик! И будешь победоносен, как твои великие тезки!

— Сплюнь три раза, учитель, чтоб не сглазить! Дворцовые интриги — не войны. Сивилла, к сожалению, не предсказывала мне непобедимость в них.

Хотя Искандар и остудил восторженность Андроникоса, сам он въехал в Стамбул с ликующим настроением, как будто на его голове уже красовался падишахский тюрбан. По пути хозяйским взором осматривал свои будущие владения. Голубую мечеть — Ахмедие с шестью минаретами. Роскошную Айя- Софию, прихрамовую площадь Ат-мейдан с обелиском Феодосия Великого — тридцатиметровым монолитом розовато-серого гранита, Змеиной колонной, колонной Константина Порфирородного. Летние султанские дворцы.

«Этот дворец сделаю резиденцией, — подумал он при виде своего любимца Топ-Капу, построенного в предыдущем веке здания, роскошно отделанного майоликовыми плитами, резным и живописным орнаментом, мозаикой из керамики, камней, цветных стекол. — Красив, удобен, его легко оборонять. А вот Сераль взять внезапным приступом не так уж трудно. И не исключено, что сейчас придется в самом деле сделать это. Подозрительно много стражников натыкано на стенах султанской обители. Вдруг хитрая Фатима устроила засаду? Все ли я предусмотрел?»

Как всегда в опасных ситуациях, голову Искандара будто посетила богиня разума Фетида, замуровала чувства за прочной стеной, чтобы не мешали размышлениям.

Деньги и ценности из стамбульского дома, как и новая добыча, отправлены к отцу в Афины. В случае моей неудачи пусть Фатима на поживу не рассчитывает.

Все известные мне шпионы в моем отряде и среди домашних слуг схвачены. Раньше я не трогал их, пусть доносят то, что мне нужно. Теперь самое время оставить Сераль без глаз и ушей в моем окружении.

Йени-чери отправлены якобы на отдых в казармы, на самом же деле ждут там в боевой готовности. По условленному сигналу они ринутся в Сераль.

Под одеждой ощущается приятная тяжесть кольчуги — меньше риска пасть от предательского удара.

За спиной скачет сотня отборнейших телохранителей — достаточно много, чтобы защитить, и