мог сообщить!

Сам он тоже чувствовал себя неуверенно. Телохранители и мазулы сражаются хуже, чем его испытанные в походах йени-чери, но врагов куда больше. А главное, на него самого направлены десятки стволов. Уцелеет ли он в схватке, прежде чем орты придут на подмогу? И даже если потом йени-чери презрят посулы Фатимы, не прельстятся на обещания наград и почестей, растопчут ее и Ахмета, Искандару с того какая корысть? Он уже будет мертв…

Фатима словно угадала его мысли:

— Мне кажется, у нас найдется, что сказать друг другу без лишних ушей. Пусть наши слуги остаются тут, а мы вдвоем пройдем в тронный зал и побеседуем.

Искандар колебался недолго: терять нечего. Вряд ли Фатима заранее предвидела такое сопротивление и приготовила ловушку еще и в тронном зале. Зато у него появится больше шансов расправиться со старухой.

— Не тщи себя надеждой прирезать меня, самому оставшись в живых, — предупредила Фатима, доставая из-под одежды пистоль. — Я помню, ты умелый воин, метко кидаешь кинжал. Но пуля быстрее клинка.

— И ты учти, госпожа, никакая пуля не убивает сразу, даже попадая в сердце.

— Намекаешь, что успеешь расправиться со мной и после выстрела? Возможно. Я не нажму курок, если ты не нападешь. Нам обоим нужна жизнь. Но нам обоим нужна и власть. Я первой захватила ее, ты пытаешься вырвать трон из рук моего внука. Или когда-нибудь попытаешься. Я должна обезопасить династию, обезвредив тебя…

— Если я поклянусь, что не стану покушаться на престол и буду верным слугой Ахмету, ты мне поверишь?

— Нет. Клятвы и обещания держат только простолюдины, для владык обязательств и договоров не существует. Ты ведь не станешь полагаться на мое обещание сохранить тебе жизнь, если ты утихомиришь йени-чери?

— Персы говорят: «Верь слову, но бери в залог ценности». Я поверю тебе, госпожа, ибо у меня есть залог — Иса и Джем.

— Так это ты их спрятал?!

— Так далеко, что тебе их быстро не найти. В случае моей гибели Иса очутится в венецианских владениях, ведь его мать — христианка. Джем окажется в Иране — в нем половина персидской крови. В руках своих полусоотечественников они станут прекрасным оружием против Османской империи, запалят ее с двух концов. Середину зажгут греки, которым мой посмертный хрип прозвучит призывом к восстанию. Славно начнет свое царствование великий падишах Ахмет Первый!

— Я недооценила тебя. В игре «сто забот» такое положение называется безысходным. В моей власти твоя жизнь и свобода. Моя жизнь и будущее моего внука в твоих руках. Надо искать выход из тупика. В какую страну ты хочешь уехать?

Искандар лихорадочно размышлял — как на Керестешском поле.

«Персы меня знают плохо, христиане слишком хорошо. В Иране мне окажут холодный прием, в Странах Золотого Яблока — чересчур горячий: на костре».

— Я хотел бы оставить все как есть, госпожа. Когда твой гнев спадет, ты перестанешь опасаться меня, вернешь мне свое расположение и сумеешь воспользоваться моими способностями.

— Может быть, но пока что ты слишком опасен, чтобы оставлять тебя на свободе. Посиди в Еди- Куле…

«А ты будешь по всей ойкумене разыскивать уцелевших царевичей. И как только нападешь на след, пошлешь приказ удавить меня…

Нет, уходить из Турции равносильно самоубийству. Быть в пределах досягаемости длинных рук Фатимы, покуда внучек от нее не избавится, — тоже смерти подобно. Ахмет обязательно прикончит бабушку, не простит смерти матери. А уж с ним я как-нибудь договорюсь, он ко мне неплохо относится. Все свалю на Фатиму. Человек склонен верить любой небылице, порочащей того, кого он ненавидит. Пока же надо покинуть Истамбул, отсидеться в безопасном месте. Оставлять в столице кого-то из телохранителей, слышавших разговор с валидэ-султан, тоже нельзя. Даже среди сотни избранных обязательно найдутся трус и сребролюбец. Один испугается угроз, второй польстится на приманку.

Как же изолировать от мира сотню людей? Потребовать себе небольшой замок и затвориться в нем в добровольное заключение? Бесполезно. Филипп Македонский предупреждал: нет такой крепостной стены, через которую не пройдет осел, нагруженный золотом. Шпионы змеями подползут к моему убежищу, кузнечиками перескочат, червями пророются под стены.

В воздух, что ли, эту крепость поднять? Или окружить водой? Но и к острову легко переправу наладить, раз он стоит на одном месте. А если заставить его двигаться…»

— Я прекращу мятеж йени-чери. Дай мне галеру. Воинами на ней станут мои телохранители. Мы будем служить Ахмету на море верой и правдой два года, после чего пусть он вернет мне прежний титул, а я выдам ему братьев. К тому времени он укрепится на престоле, я перестану представлять для него опасность.

— Согласна! Только я не отдам тебе в подчинение боевой корабль. Ты будешь на каторге не нахудой, а простым гребцом! Бедняки, бывает, нанимаются на галеры за плату. Наймись и ты — на два года.

— Да это хуже самой лютой казни! Я умру от перенапряжения, от ударов надсмотрщика, от плохой пищи…

— Пусть капитаном станет твой доверенный человек, он не даст тебе сгинуть. Будет подкармливать, не позволит тебя отравить или зарезать — ты ведь этого опасаешься… Надсмотрщики тебя не тронут — ты свободный, а не раб…

— Хорошо, экипаж возглавит Мурад-паша, мой помощник…

— Быть по сему! Но он и его воины поклянутся на Коране, что освободят тебя лишь по истечении двух лет, если только не получат приказа султана.

— А ты, повелительница, обещай, что не пришлешь указания лишить меня жизни… И пусть Ахмет, как его отец, даст клятву, что не станет мне вредить…

— Даю слово. Муалима и харвахов я назначу лично. Если экипаж будет состоять целиком из преданных тебе людей, ты сумеешь, убедить их нарушить присягу. Воинам плати сам, гребцов тоже покупай за свой счет. А вот матросы будут кормиться от казны…

«Слава богу… В таком случае они скоро станут моими до мозга костей. „Щедрость“ султанского казначея-казнодара вошла в поговорку, если бы не военная добыча да поборы с христиан, армия и флот давно бы восстали или померли с голоду…».

— Судя по шуму у стен дворца, прибыло «новое войско». Я пойду их успокаивать. Потом объявлю народу, что в знак траура по своему благодетелю, покойному повелителю Мехмету Третьему наложил на себя обет два года прослужить простым гребцом на галере и что новый султан милостиво меня отпустил, разрешив нанять добровольцев из числа йени-чери в качестве левендов, морской пехоты. Никто, конечно, не поверит, но так мне легче соблюсти приличия, я не потеряю лицо и смогу потом вернуться на свой пост.

— Одобряю! К йени-чери выйдешь вместе с Ахметом. Тебе в спину будут нацелены несколько пистолей. Если попытаешься предать или откажешься прилюдно признать Ахмета властелином, умрешь. Когда «новое войско» поставит котлы на место, я уплачу задержанное жалованье. И учти: галера отправится в море в тот день, когда ты выдашь Ису и Джема.

— Повинуюсь! Но ты дай мне время устроить все свои дела, продать имущество, купить и оснастить корабль, набрать гребцов… На это уйдет несколько месяцев…

— Ладно. Однако на этот срок падишах переведет тебя в мазулы, чтобы ты не имел власти над йени- чери…

К янычарам Искандар выходил, как на казнь, как император Генрих IV шел в Каноссу на покаяние к победившему его папе римскому.

«…Прощай, мечта моей жизни! Неужто я совершил роковую ошибку? Не решился рискнуть, поставить на кон все. Может, надо было в приемном зале начать бой, постараться убить Фатиму? Вдруг бы я уцелел, и орты успели бы на подмогу и провозгласили меня султаном.