исчезли. «Мастер» тут же объяснил, что «сила» иногда начинает действовать через день или два. Тогда провел рукой по ногам человека на костылях. Тот тут же отбросил костыли, сделал два шага и упал. Бедняге помогли встать, он опустился со сцены без посторонней помощи и проковылял еще несколько шагов до своего места. Все это особого эффекта на присутствующих не произвело, но тут Траммел продемонстрировал один интересный номер, стоящий одиннадцати остальных попыток. Он довольно долго занимался слепым человеком, издавая гипнотизирующие вопли, убеждая всех, что непременно вернет свет мертвым глазам. Потом прижал к ним руки на две минуты и заявил, что, когда их отнимет, человек прозреет.

Наконец убрал руки. Слепой поднял глаза, посмотрел на Траммела, затем медленно повернулся к толпе. Он долго стоял, уставившись на нас, и вдруг громко заорал:

— Я вижу! О боже, я вижу!

Далее исцеленный упал на колени и, всхлипывая, обнял ноги «Всемогущего». Толпа неистовствовала. Раздавалось еще больше возгласов «Аминь!» и «Аллилуйя!», чем во время проповеди. После этой удивительной демонстрации все остальные «страждущие», стоящие на сцене, «почувствовали» явные признаки улучшения.

В заключение хор снова восславил «Всемогущего», а он пригласил всех желающих познать истину в «Комнате» с соответствующим названием и после этого исповедоваться в «Комнате исцеления».

Под звуки органной музыки Траммел удалился со сцены. Огни снаружи, выключенные в течение последнего часа, снова зажглись. «Мастер» покинул шатер и прошел мимо участка, огороженного веревками, — места строительства «Дома вечности» в ярком освещении. Пока он не вошел в «Комнату истины», никто не сдвинулся с места, но затем начался исход.

С пылающими лицами мужчины и женщины направились туда же рука об руку.

В спешке и толчее я последовал за идущими в «Комнату истины». Свет там был приглушен, и меня вряд ли можно было приметить, хотя я там оказался единственным без пары. Вскоре в помещении собралось человек тридцать — сорок.

В этой «Комнате» не было ни стульев, ни скамеек, только ковер на полу. Люди уселись на нем, скрестив ноги, некоторые разлеглись. Я огляделся, сравнивая увиденное с описанием, которое дали мне Олив и Рэнди. Все стены были задрапированы черной материей. Только справа стояло примерно полдюжины деревянных стульев, ближе к двери, ведущей в «Комнату исцеления». Впереди находилась небольшая деревянная трибуна для оратора, откуда Траммел обращался к пастве.

Спустя минут пять после того, как я уселся на ковре, снова появилось блюдо для пожертвований, а затем откуда-то из глубины вышел Траммел и направился к трибуне.

Он начал говорить через микрофон, но вещал на этот раз более спокойно и сообщил нам, что обращение к пастве займет около часа, после чего он возглавит молитву траммелитов перед тем, как снова зажжется свет. Освещение между тем становилось все слабее, пока не наступила полная темнота. По- видимому, светом управляли с помощью реостата.

Далее он объявил, что его сегодняшняя проповедь направлена против моральной опасности разврата, допускаемого в литературе. И начал нападать на Генри Миллера.

— Генри Миллер должен быть запрещен! — заявил медоточивым тоном Артур Траммел и, чтобы доказать крамольность писателя, принялся цитировать огромные отрывки из «Тропика Рака». Либо он читал, пользуясь азбукой Брайля, либо выучи я их наизусть.

С меня было достаточно, я двинулся к выходу.

Никто этому не воспротивился, мне удалось спокойно выйти наружу. Вероятно впитав достаточно истины, чтобы стать безупречно хорошими, люди нередко покидали «Комнату истины» до окончания церемонии.

Я шел по направлению к дому Траммела, достав из кармана плаща маленький фонарик, которым меня снабдил Хант, и почти всю дорогу мне прекрасно был слышен голос «Всемогущего», продолжающего свою горячую проповедь.

Только у самого его жилища наконец-то от него отделался. Потом открыл дверь и вошел. Но здесь услышал какие-то другие голоса. Передвигаясь с величайшей осторожностью, я пересек холл и подошел к закрытой двери, ведущей в затемненный коридор. В конце его из-под другой двери пробивалась тонкая полоска света. Голоса раздавались там.

Я подкрался тихо, как только мог. Слова, произносимые мужчиной, разобрать было невозможно, но дверь была приоткрыта примерно дюймов на шесть. Прислонившись к стене, я заглянул в щель. В комнате, что-то бормоча, стоял Артур Траммел!

Я отскочил от стены так, будто старый сарыч плеснул мне в глаза табачный настой. Какое-то мгновение постоял неподвижно в полумраке коридора, затем, выбрав удобную позицию, снова заглянул в щель.

Относительно Траммела никаких сомнений быть не могло: никто иной в этом или соседних мирах не мог выглядеть так, как он. Если кто-то даже отдаленно напоминал его, значит, это и был Артур Траммел с его приплюснутой головой, близко поставленными глазками, кустистыми бровями и похотливыми губами лидера.

Потом я увидел, что он не бормочет себе под нос, а разговаривает с другим человеком. Этот другой шагнул в сторону и тоже попал в поле моего зрения. Им оказался «слепой»! Только теперь он был в очках.

Точно так же, как в определенных условиях можно прийти в восторг от самого большого и ужасного в мире фурункула, я восхищался Траммелом. Отойдя на цыпочках к входной двери, я повернул к «Комнате истины» и снова вошел туда. На ощупь пробрался сквозь толпу людей, которые при этом ругались отнюдь не благочестивым образом, к деревянной трибуне, откуда Траммел продолжал предавать проклятиям Миллера, и там буквально на миг включил фонарик. Но успел заметить на ковре бело-кремовые обнаженные бедра, которые недавно так горячо поносил «Всемогущий», не обнаружить в комнате никаких следов его самого, рассмотреть на кафедре дорогой магнитофон и медленно вращающуюся кассету.

Выключив фонарик, некоторое время я просто стоял, размышляя над тем, до какого совершенства «Мастер» довел свои действия. Так что свет тут вырубался по многим причинам. В том числе для того, чтобы дать возможность Траммелу в течение часа, пока его паства слушает магнитофонную запись, просто отдохнуть или набросать текст очередного обращения, если есть охота этим заниматься, или расплатиться с «исцеленными».

Мне захотелось все это изменить. Пошныряв немного вокруг «Комнаты истины», я вернулся к дому «Всемогущего» и стал ждать, когда он и его посетитель выйдут оттуда. Пришлось набраться терпения. Наконец наружная дверь открылась, кто-то нырнул в темноту. Мне не было видно, кто — «исцеленный» слепец или сам целитель, но я последовал за ним и тут оказался свидетелем того, как он вошел в «Комнату истины» сквозь стену. Это выглядело именно так — подошел к стене и прошел сквозь нее. Однако спустя минуту я проделал то же самое точно таким же образом, отодвинув одну из черных драпировок, которые заметил еще раньше.

Внутри раздался характерный звук — тихий щелчок, и после краткой паузы голос Траммела продолжил держать речь, только на более высокой ноте. Вернувшись на место, он выключил магнитофон.

Закончив речь, «Всемогущий» перешел к заключительной молитве, а я снова прошел сквозь стену, постоял снаружи, придерживая драпировку и дожидаясь, когда зажжется свет, чтобы четко разглядеть Траммела, и только после этого вернулся к его дому.

На этот раз он был пуст. За пятнадцать минут я обошел все помещение, но не обнаружил ничего, что привлекло бы мое внимание. Самым интересным оказалась коробка в шкафу в спальне. В ней лежали кассеты с магнитофонными записями. На каждой была приклеена бумажка с названием проповеди. Понятное дело. Нетрудно представить, что было бы, если бы Траммел, объявив темой проповеди «Зло от глубоких декольте», по ошибке поставил бы кассету под названием «Давайте предадим проклятию всех людей!».