Сколько, действительно, лет, сколько зим прошло! Пора бы уже и не быть собакой на сене, ан нет, что-то еще теплится в подкорочном пространстве, что-то еще свербит.

Серый, держа в одной руке бутылку коньяка, в другой – шампанское, вернулся к столику. За ним трусила барменша с подносом. Она собрала грязную посуду, сменила скатерть и, выставив на стол местные нехитрые закуски, скромно удалилась.

Началась обыкновенная интеллигентная пьянка, живое участие в которой в основном приняли женщины: Эдику на другой день надо было выступать, а Серый, и раньше особо не злоупотреблявший, в этот вечер своих привычек решил не менять.

Ленка пила только коньяк и поэтому набралась гораздо быстрее Курочкиной. Но Любка была активнее, и уже через некоторое время висела у Серого на шее и плакалась ему в воротник кожаной куртки:

– Никто меня не любит, никто не поцелует, пойду я на болото, наемся жабуляк.

– Курочкина, повтори, пожалуйста, помедленней, – сказала Ленка, прикуривая сигарету, – я записываю. Если пустить это народное творчество на припев, народ, я думаю, на меня не обидится.

– Не обидится! – подтвердила Курочкина, упорно пытаясь взгромоздиться Серому на колени.

– А может быть, нам Лена что-нибудь из нового прочтет? – предложил он только для того, чтобы избавиться от Любки.

– А что? – встрепенулась Ленка. – Могу!

Алкоголь, усиливавший ее беспочвенную ревность, подхлестнул вдохновение, и она начала импровизировать:

– Не жалею, не зову, не плачу...

– Свое! – прервал ее довольно грубо Эдик. – Свое давай!

– Не мешай! – Ленка сосредоточилась и начала снова: – Не жалею, не зову, не плачу – наплевать! Не зову тебя на дачу – ночевать. Посижу тихонько в баре, помолчу. Не войдешь в меня ты дважды – не хочу!

Курочкина с Эдиком дружно заржали. А Серый, протянув через весь стол руку, показавшуюся Ленке невыносимо длинной, звонко ударил ее по лицу.

Потом он брезгливо вытер ладонь салфеткой, поднялся из-за стола и быстро пошел к выходу.

Ленка постепенно приходила в себя. Оглушенная и униженная, она молча наблюдала за его действиями, как за кадрами немого кино, и только когда дверь бара закрылась за его спиной, вскочила с места и, путаясь в складках бестолковой цыганской юбки, побежала за ним следом.

– Сергей Алексеевич, подожди! Подождите меня, Серый!

Ее мотало из стороны в сторону, нарисованные разноцветные пятки под ногами безжалостно расплывались, но не переставали указывать дорогу. Через какое-то время, выбравшись из подземелья наружу, Ленка оглянулась по сторонам и, не увидев Серого, на минуту растерялась. Потом встрепенулась, подошла к девушке-администратору и, еле ворочая языком, спросила:

– Не видели ли вы... Такой импозантный, интересный, седой?.. А на какой этаж?.. А в каком номере?

Девушка посмотрела в какую-то книгу и профессионально вежливо произнесла:

– Номер четыреста третий, четвертый этаж, от лифта налево.

– Спасибо тебе, подруга, – поблагодарила Ленка и со слезой в голосе добавила: – Мужика тебе хорошего встретить, и чтоб любил, и дети, и всякое такое...

Номер Серого она нашла довольно быстро, но постучать в него не решилась, а просто села на пол и, прислонясь спиной к двери, тихонечко завыла:

– Серый, подлый трус, выходи! Я знаю, что ты там!

Минут через пятнадцать, показавшихся Ленке вечностью, дверь в номер открылась, и она, как куль с мукой, свалилась на пол, прямо Серому под ноги. Последнее, что она помнила, это запах его волос, когда она, уткнувшись ему в шею, поплыла на его руках внутрь гостиничного номера.

Ленка проснулась, когда за окном уже светало.

Она затаила дыхание и прислушалась. В номере было неестественно тихо и все еще сумрачно.

Ленка приподнялась на локте и огляделась. Недалеко от нее, в кресле, запрокинув назад голову с синим, пару дней не бритым подбородком, спал Серый.

Ленка почувствовала странную, едва ощутимую неловкость, как будто подглядывала за человеком, справляющим естественную нужду. Сон Серого казался крепким и каким-то по-детски беззащитным. Но, продолжив свои наблюдения, она поняла, что это было не совсем так. Его ладонь, которая лежала на подлокотнике, слабо дернулась и стала медленно сжиматься в кулак. Кадык на шее напрягся, заходил и тут же расслабился. Послышался глубокий судорожный вдох.

Сейчас как вскочит, как набросится, испугалась Ленка. Хотя чего мне бояться, подумала она. Многие зимы и лета, что они провели вдали друг от друга, вряд ли пошли ему на пользу. Старый ведь уже!

А не храпит.

Ленка удивилась и продолжила несанкционированную слежку. Даже куртку не догадался снять, преет в своей кожаной броне, удовольствие получает. Вон джинсы какие узкие надел, негодовала она, так все и выпирает! А ботинки прикольные, баксов триста, не меньше. Неслабо они там зарабатывают. Я в тоже в телевизионщики пошла, пусть меня научат.

Ленке очень хотелось пить. Если встать тихонечко и на тонких цыпочках пробраться в ванную, то очень даже можно утолить алкогольную жажду свежей водопроводной водой.

Она опустила ноги на пол и только тут заметила, что на ней, кроме трусов и лифчика, больше ничего надето не было. Нетрудно догадаться, кто это так подсуетился. Ленка вспыхнула и поднесла к щекам ладони. Щеки были горячие и сухие, а руки, наоборот, холодные и влажные. Она глубоко вздохнула и, сложив ладони лодочкой, выдохнула в них ртом весь воздух из легких и тут же носом втянула его назад. Запах коньяка еще не выветрился за короткую ночь, но, к счастью, пока не превратился в кислый, тошнотворный перегар.

Ленка нашла на спинке стула свою аккуратно сложенную юбку и, надев ее на себя таким образом, чтобы одновременно скрыть под ней и грудь и все, что ниже, прокралась в ванную.

Вода из-под крана показалась ей не по-московски вкусной. Так бы и пила ее всю жизнь, так бы и ела ее ложкой прямо из раковины. Но в скором времени ее желудок благодарно заурчал, и неожиданно для себя Ленка почувствовала звериный голод. С этой незадачей она решила справиться позднее и, перешагнув через юбку а-ля-плащ-палатку, открыла дверь в душевую кабину.

Можно верить в гороскопы, можно не верить, но Ленкиной родной стихией была вода. Знак Рака, покровительствующий ей, страшным казался только снаружи, внутри же он был абсолютно беззащитным и беспомощным. Но именно его трусоватая воля при малейшей опасности загоняла Ленку под самые сучковатые и гнилые коряги, заставляя прятать слабую, отказывающуюся соображать голову в крепкие и острые клешни. Вода, темная, тяжелая, у дна почти черная, спасала ее от бед и скрывала от врагов. Глубинные речные течения почти не волновали ее, и Ленка могла сколь угодно долго смотреть на яркое полуденное небо, щуря усталые глаза и глотая сладкие слезы.

Вот и сейчас белая неоновая «звезда по имени солнце» не ослепила ее, но и не согрела. Вода проникала во все самые заветные уголки и потаенные отверстия, ласково омывала Ленкино податливое тело, заботясь о неге его и покое. Губы напряглись и зашептали: Остаться лишь в одеждах Евиных и в воду медленно войти, и плыть на ощупь, неуверенно, то на спине, то на груди. Одна совсем, вся беззащитная, вся в стиле «ню», вся без всего, водой озерною омытая, не понимая, отчего она со мной такая нежная и бережная, почему? И мгла холодная, безбрежная, зачем так тянет в глубину, туда, где рыбы полосатые на страже вод своих стоят...

– Ты там не утонула? – Услышав бодрый голос Серого, Ленка вздрогнула и очнулась.

– На страже вод своих стоят... На страже вод... – вертелось у нее на языке. А что же дальше?

Ленка давно перестала записывать чьи-то ненавязчивые диктовки, и они все реже снисходили к ней, и то лишь какими-то короткими обрывками фраз, образов, сновидений, но все так же волновали ее, возникая, как и прежде, не к месту и не ко времени.