и глупо суетящихся вокруг черноглазого снисходительного божества. Алена смотрела ему вслед, ревновала, злилась, плакала, молилась, мечтала… о чем она только не мечтала в эти минуты… Потом ее мечты ненадолго сбылись, потом развеялись, как дым, как утренний туман, но то ощущение любви, ошалелой, безумной и бездумной любви, которую она испытывала при виде Игоря или при воспоминаниях о нем, всегда налетало на нее, как далекий пьянящий аромат, стоило ей только приблизиться к чугунной ограде, через которую в мае свешивались цветущие кисти бузины, а сейчас изредка перелетали последние темно- бордовые, с зеленой каймой, листья…

И опять она вспомнила, как прощалась с Игорем вчера.

– А какая у вас машина? Какой-нибудь «Опель»? – спросила Алена, храбрясь изо всех сил. Насчет «Опеля» это она так мрачно, черно, вернее, темно-серо пошутила.

– Ни на «Опель», ни на такой вот шикарный джип я не заработал и вряд ли когда-нибудь заработаю, – усмехнулся Бергер. – У меня «Нива», причем довольно побитая, боевая и заслуженная. Вон она стоит, пониже газетного киоска, ближе к магазину «Техникс». Вишневого цвета.

И он махнул рукой, показывая, но вишневую «Ниву» совершенно невозможно было разглядеть из-за темно-зеленого, мощного, как танк, джипа. Алена ступила на мостовую – Покровка давно стала пешеходной улицей, поэтому здесь можно было спокойно ходить где угодно, хочешь – по тротуару, хочешь – посреди дороги, – и пошла к машине. И замерла на полушаге…

Что-то звонко – необыкновенно звонко – ударилось о решетку ограды.

Алена вздрогнула.

Нежный осенний воздух – прохладный, душистый, чуточку затененный синеватой слоистой дымкой дальних костров, на которых жгли осенние листья, – этот воздух внезапно закипел перед ее глазами и начал расходиться в стороны, образуя некий узкий черный коридор… нет, извилистый черный тоннель… Было похоже на то, как если бы по воздуху передвигалась стремительная черная, вороненая, с металлическим сизым отблеском, летающая змея, раздвигая перед собой сопротивляющееся ей пространство. Чудилось, она выжигала путь себе, для себя, для своего полета, для своего смертоносного тела… Нет, никакая это не змея, вдруг поняла Алена, это стремительно летит к ней гладкий цилиндрик… маленький, словно ноготь мизинца…

Стало тихо. Все звуки в мире исчезли. Остался только свист разрываемого пулей воздуха.

Что-то сильно ударило Алену в плечо, так сильно, что она упала на бок. Перед глазами оказался грязно-серый асфальт Покровки. И тяжесть навалилась сверху, совершенно невыносимая тяжесть, загородившая весь мир. Что-то хотелось сказать, произнести какое-то имя…

Алена чуть повернула голову, силясь увидеть хоть что-то. Хмурое черноглазое мужское лицо нависло над ней, выкрикнуло:

– Жива? – и исчезло.

Тяжесть тоже исчезла. Видимо, черноглазый мужчина и был той тяжестью.

«Игорь?»

Нет, это был не Игорь. Ну откуда бы он здесь взялся, в самом деле? Только в сказках любимый приходит к тебе в минуту твоей жизни, которая может стать последней…

А если это не он, значит, минута жизни еще не последняя?

От этой поистине поразительной мысли исчезнувшие было звуки мира вернулись. Покровка визжала на разные голоса, мужские и женские, кто-то громко и пронзительно свистел, завывала сирена, и в разных тональностях курлыкала сигнализация сразу нескольких машин.

Алена попыталась пошевелиться, но другой мужской голос крикнул:

– Тихо!

Нет, опять не Игорь, ну что ты будешь делать… Это был Бергер.

Бергер, который до сего мгновения почему-то лежал рядом, вскочил и побежал, пригибаясь, в узкий проход между Домом культуры и магазином «Артем». В руке у него что-то было такое металлическое, черное… Пистолет, что ли? Но откуда он его взял?!

«А как же «рамка»? – подумала Алена. – Как же он его в суд-то пронес? Может быть, по блату?»

Навстречу Бергеру, сильно прихрамывая, бежала какая-то женщина, маленькая, проворная, в серой куртке. Проход между домами был очень узкий, но она каким-то образом обогнула-таки Бергера и даже умудрилась сделать еще несколько шагов, но тут уж он не оплошал: поймал ее за руку, с силой рванул к себе, она упала на колени с заломленной за спину рукой, завизжала от боли пронзительно, как шавка, которой отдавили лапу, оскалилась… В самом деле, что-то от злобной шавки было в лице женщины с мелкими, аккуратными, прежде точеными, а теперь искаженными болью и ненавистью чертами.

Ох, как она рвалась, как билась, как визжала, как закатывала глаза, но Бергер держал ее, словно и без всяких усилий, одной рукой. Правда, правой, а не левой. В левой у него сначала был пистолет, а потом откуда-то взялся мобильник, в который Бергер что-то быстро-быстро говорил. Иногда он отрывался от трубки, когда Людмила начинала дергаться слишком сильно, потом опять начинал говорить.

Вокруг толпились люди, глазели, охали, возбужденно переговаривались, но близко к Бергеру не подходили. Иногда чьи-то спины загораживали от Алены эту странную пару, и тогда она начинала нетерпеливо ерзать по асфальту, силясь ничего не пропустить, но почему-то не догадывалась встать и подойти поближе.

Когда в очередной раз спины около Бергера раздвинулись, она увидела мужчину в джинсах и короткой замшевой куртке, как показалось Алене, чрезмерно легкой для конца октября. Мужчина что-то говорил Бергеру, скупыми жестами указывая то на бьющуюся Людмилу, то на крышу Дома культуры.

Потом он что-то еще сказал, Бергер махнул мобильником в сторону Алены, и мужчина обернулся.

Алена подумала, что уже видела где-то его лицо. Хмурые, резкие черты, недобрые глаза… черные глаза… А, это он только что придавливал ее к земле всей тяжестью своего тела и орал как ненормальный:

– Жива?!