затмения?
– Что это? – спросил я.
Она судорожно прижала ладонь к шраму и покраснела до слез.
– Я кажется догадываюсь, откуда он у тебя…
Она молчала, сжав зубы и дрожа всем телом. Я сел рядом и крепко обнял ее, не давая ей вскочить и убежать.
– Ладно, не хочешь говорить… так я сам скажу. Это след от клейма в виде буквы V. Voleuse, – добавил я по-французски и перевел: – Воровка! Что ты украла, дорогуша?
Неудовлетворенное возбуждение ударило мне в голову. Страстная истома сменилась яростью. Анна так долго водила меня за нос, что я взорвался в самый неподходящий момент.
– Признавайся! Иначе я придушу тебя! – простонал я, стискивая пальцы на ее предплечье. Она вскрикнула, но не вызвала во мне жалости. – Ты убила Джо! Сначала ты завлекала его, а потом всадила ему в грудь кухонный нож. Но со мной этот номер не пройдет, детка. Что ты задумала? Говори.
Она не оправдывалась и не защищалась. Не пыталась высвободиться.
– Зачем тебе понадобилась операция? Что ты скрываешь? – не унимался я. – Что такого ты натворила?
Я почувствовал, как она сникла и расслабилась, готовая отдаться мне сию же секунду. И я не выдержал, повалил ее навзничь, задрал подол ее платья, рванул… переливчатый синий шелк затрещал, открывая ее белые гладкие бедра и кружевной треугольник трусиков…
Я остановился, когда осознал, что попался на ее уловку. Она загорелась, ожидая продолжения, но теперь уже я бросил ей резкое: «Нельзя! Нам с тобой нельзя!»
Шрам на ее груди вздулся и воспалился. Это окончательно отрезвило меня. Рыжекудрая бестия истерически расхохоталась, не удосужившись хотя бы сдвинуть ноги.
– Тебя… когда-нибудь… били? – спросила она сквозь хохот. – Плетью?.. На глазах жадной до кровавых зрелищ толпы?.. Ха-ха-ха! Ты когда-нибудь слышал свист кнута за своей спиной?.. Ах-ха-ха-ха-ха-ха!
Я оторопело смотрел на нее, привыкая к ее наготе. А она не спешила прикрываться.
– Знаешь, как тяжела и неотвратима рука палача?.. Как страшно оказаться в его власти?..
Хвала Всевышнему, я этого не знал. И у меня не было ни малейшего желания когда либо это узнать.
Смех Анны перешел в рыдания. Она корчилась на диване, словно испытывая все то, о чем она говорила, наяву. Мне стало не по себе. С ней происходило что-то ужасное, чего я не понимал и чему не мог найти объяснения.
– Знаешь, как раскаленное железо вгрызается в нежное женское тело?.. – стенала она. – Как жгучая боль заглушает жгучий стыд?.. Ты когда-нибудь чувствовал запах горелой плоти?.. Собственной плоти?..
У нее по-видимому начался припадок безумия, который необходимо было прекратить.
– Анюта… – мягко произнес я. – Успокойся…
– Не называй меня так! – всхлипнула она. – Зови меня Жанной.
Эти ее слова поставили все на свои места. Мои смутные догадки обрели косвенное подтверждение. Прямых доказательств я получить не надеялся. Вряд ли это было возможно.
– Жанна, – послушно повторил я и погладил ее по голове. – Тебе нечего бояться. Ты можешь мне довериться. Я твой друг, Жанна.
– У меня нет друзей…
– А Джо? Кем он был для тебя?
– Никем. Отдушиной в том кошмаре, который окружал меня. Я с детства считала, что достойна лучшего. А между тем у нас совершенно не было денег, и мать посылала меня… на панель, зарабатывать жалкие гроши на пропитание. Это так унизительно. В моих жилах течет королевская кровь, а я отдавалась первому встречному, готовому переспать со мной за несколько су…
Проскочившее в ее речи название французской разменной монеты только утвердило меня во мнении, что настоящее и прошлое перемешались в ее больном сознании, факты и события перепутались. Она говорила не о себе – о той, другой Жанне, которая внезапно просыпалась в ней. Или это Анна Ремизова была кем-то другим. А Жанна как раз являлась основной личностью.
Читая о стигматах, я наткнулся на рассуждения мэтров психиатрии о феноменах человеческого воображения, которое практически не изучено. Этот бездонный океан образов способен вызывать непредсказуемые последствия. Похоже, шрам на теле Анны проявлялся во время ее «перевоплощения» в Жанну де Ламотт. В такие минуты она чувствовала и ощущала то, что чувствовала и ощущала Жанна на Гревской площади.
Но в этом случае она могла бы «вспомнить и пережить» и все остальное. Побег из тюрьмы, к примеру… или продажу ожерелья. Если оно было продано! А если нет, то Жанна могла бы указать место, где находятся шестьсот двадцать девять бриллиантов.
Эта мысль захватила меня. Я взял ее руку в свою и проникновенно произнес:
– Жанна, куда ты дела камни?
– Что? – нервно дернулась она. – Какие камни?
Ее лицо исказила судорога, губы перекосились, кровь отхлынула от щек. Я изо всех сил старался не поддаться жалости.
– Камни из ожерелья…
Ее глаза вспыхнули бесовским огнем.
– Камни! Камни! – взвизгнула она, вырываясь. – Будь они прокляты! Будьте вы все прокляты! Я добыла их для вас… а вы предали меня. Все предали! Даже Калиостро! Даже Джо, который уверял, что любит меня…
– Поэтому ты убила его? Из мести, да?
– Ах, ты… ублюдок! Пусти… Пусти же!
Я не ослабил хватки, и она забилась в моих руках, как могла бы биться
– Прости, – пробормотал я, не выпуская ее из своих не братских объятий. – Может, тебе стоит сбросить этот груз? Избавиться от камней… и обрести свободу?
Она уставилась на меня синими, как два сапфира, очами. Ее зрачки расширились, и смертельный холод прокатился по моим членам. Анна смотрела на меня, но видела на моем месте другого человека.
– Ты? – изумленно вскинулась она. – Ты пришел, чтобы помочь мне бежать? Из этих застенков вырваться невозможно…
У нее начался бред, поднялась температура. Она вообразила, что находится в тюрьме, и я являюсь ее избавителем. Она колебалась, удастся ли побег, и страшилась новых страданий в случае, если я не смогу вытащить ее из заключения. Речь Анны стала бессвязной, и я смог разобрать лишь некоторые фразы и отдельные слова. Она обвиняла Калиостро… сетовала на судьбу… проклинала иезуитов и какого-то Николя, который скрылся и бросил ее…
Я с трудом догадался, что она имеет в виду своего мужа. Того, давно умершего Николя де Ламотт, который был ее соучастником и успел унести ноги из Франции, едва запахло жареным.
– Почему же ты не последовала за ним? – спрашивал я ее. – Почему замешкалась?
Эти вопросы повергли ее в глубочайшее уныние. Бред сменился апатией, и в конце концов она затихла. Я раздел ее, совершенно бесчувственную, и уложил в постель. А сам сидел рядом, посыпая голову пеплом. Вместо того, чтобы успокоить и поддержать бедную сестрицу, я домогался ее… а потом довел своим допросом до невменяемости. Как теперь оставить ее одну в квартире?
«Ты чудовище, Нико! – не щадил меня мой внутренний критик. – Настоящий монстр! Сексуальный маньяк! Похотливый развратник, набросившийся на собственную сестру! Инцест – самое отвратительное и грязное из половых извращений. А ты – больной придурок! Как ты осмелился на такое? Неужели тебе мало Лорика и ей подобных девиц, готовых удовлетворить любое твое желание? За деньги, разумеется. Но у тебя достаточно средств, чтобы позволить себе проститутку, если уж припечет…»
