– Не думаю, что Анну Сергеевну волновали какие-то камешки, пусть даже королевские. Она была достаточно обеспечена, чтобы ни в чем не нуждаться, ходила в мужском платье, ездила по-мужски в седле и не расставалась со своей плетью. В выражениях не стеснялась, а при случае могла пальнуть из ружья или пистолета. Местные жители называли ее «старуха со скалы» и откровенно побаивались ее сурового нрава.

– Это тебе сверху нашептали? – поднял палец к потолку начальник охраны.

– Допустим, нашептали. А откуда, не важно.

– Тогда ты должна знать, что скрепило дружбу княгини Голицыной и Жанны де Ламотт.

Он наделся своей репликой поставить Глорию в тупик, но просчитался.

– Мистика, Рома, – уверенно заявила она. – Вот, куда упало зерно и на чем взросла эта странная привязанность. Анна Сергеевна увлекалась вещами загадочными и необъяснимыми. Она сама являла собой образец смелой и необычной женщины. Одно ее замужество чего стоит! Впрочем, я не о том. Графиня де Гаше была особой с темным прошлым, – уже этим одним она выделялась среди скучных и язвительных светских дам. Она хорошо разбиралась в людях и сумела подобрать ключик к сердцу княгини. Ей было что рассказать и чем удивить. Она называла себя помощницей Калиостро, сообщала подробности его знаменитых сеансов… и этим покорила Голицыну. В каждом человеке живет тяга к чему-то неизведанному. Глубоко запрятанная романтическая натура Анны Сергеевны откликнулась именно на зов неизведанного. Бриллианты интересовали ее меньше всего.

– Она хотя бы подозревала, что де Гаше и Жанна де Ламотт, одно и то же лицо?

– Полагаю, да. Она была умна и проницательна. А долгое совместное путешествие из Петербурга в Крым сблизило ее с «французской изгнанницей».

Лавров молчал, обдумывая услышанное.

– Куда же подевались драгоценные камни? – вырвалось у него.

– Если графиня де Гаше, умирая, оставила намек на клад, то Анна Сергеевна – самый вероятный претендент на часть этой тайны.

– Только на часть?

– Не больше, – подтвердила Глория. – Гаше не могла умереть, не оставив никакого ключа к тайнику. Но ключ непростой.

– Значит, тайник все-таки есть?

– Бриллианты не исчезают бесследно. А реликвии великих властителей – тем паче. Жанна де Ламотт оставила после себя много загадок. И клад – самая интригующая.

– Я изучил обстоятельства дела, без всякой мистики, чисто как опер, – сказал Лавров. – И у меня возникли вопросы. Например, кто был идейным вдохновителем аферы с ожерельем? Вряд ли такую интригу могла закрутить и осуществить слабая женщина. Далее: почему она не скрылась, когда в Париже арестовали кардинала Рогана и графа Калиостро? Кто помог ей сперва бежать из тюрьмы, а потом инсценировать собственную смерть? Где она провела период между «самоубийством» в Лондоне и появлением в России под чужим именем?

– Этого тебе никто не скажет, – покачала головой Глория. – Свидетели давно мертвы. А время набросило на обстоятельства дела покров забвения.

Дверь в каминный зал распахнулась, и показался Санта, который торжественно осведомился: «Кушать подавать?»

Начальник охраны не сдержал смеха.

– Слушай, он раньше в театре не служил? На второстепенных ролях?

– Тише, – одернула его Глория. – Ты и так его нервируешь. Кроме всего прочего Санта вкусно готовит, это надо ценить.

Если великан и слышал реплику гостя, то не подал виду.

– Стало быть, слухи о сокровище, зарытом в Старом Крыму, не лишены основания? – спросил Лавров, когда слуга удалился накрывать на стол.

– Не лишены.

Он сидел, серьезно глядя на Глорию и о чем-то размышляя. Продуктом сих размышлений стал вопрос:

– Ты можешь прочитать мысли Жанны де Ламотт, как ты читаешь мысли княгини Голицыной?

– Нет.

– Почему? Представь себе ее облик, сосредоточься. Хочешь, я распечатаю тебе ее портрет?

– Я пробовала, – призналась Глория. – Не получается. С Анной Сергеевной у нас родство душ. Мне даже кажется… – она осеклась и прикусила губу.

– Что тебе кажется?

Вместо ответа она встала, приглашая гостя в столовую. Оттуда восхитительно пахло тушенным в сметане кроликом. Роман проглотил слюну и пошел за ней.

– Знаешь, Дюма описал Жанну де Ламотт в «Трех мушкетерах», – на ходу сообщил он. – Она послужила прообразом Миледи.

– Знаю, – кивнула Глория. – Не совсем так. Дюма придал Миледи черты нескольких злопамятных и мстительных красавиц. Например, Люси Карлайл, бывшей любовницы герцога Бекингема. Именно она срезала у него подвески Анны Австрийской.

– Вижу, ты тоже времени зря не теряла.

– Я люблю читать, Рома. История с подвесками описана Ларошфуко[7] в его «Мемуарах».

Лавров смешался. Он не только не читал Ларошфуко, но даже не слышал о нем. Зато он много раз смотрел фильм про трех мушкетеров с Михаилом Боярским в главной роли.

– По-любому за Миледи стоял кардинал Ришелье, – заявил он…

«Ниссан-кашкай», который преследовал меня, как в воду канул. В тот вечер, когда я засек его из окна квартиры Лорика и стремглав понесся вниз, к своей машине, он словно что-то почуял и укатил, мелькнув на прощание габаритными огнями.

Я погнался было следом, но потерял его. Чертыхаясь и проклиная свою подозрительность, я добрался до офиса в самом конце рабочего дня. Меня ждали. Бегло ознакомившись с парой контрактов, я поймал себя на том, что не в состоянии думать о делах, и сказался больным.

– Грипп, наверное, – беззастенчиво сочинял я, хотя не обязан был ни перед кем отчитываться. – Температура поднялась. Озноб, голова трещит. Надо отлежаться. Завтра, пожалуй, поработаем в телефонном режиме.

Финансовый директор и старший менеджер молча закивали, скрывая радость. Без меня им будет спокойнее.

– Все бумаги подпишем через три дня, – добавил я. – Спешка нам ни к чему.

Домой я ехал, как на иголках, нервно поглядывая по сторонам и в зеркало заднего вида. Искал своего преследователя, но тот не появился.

Матушка встретила меня с утомленным лицом и заплаканными глазами.

– Опять ходила на кладбище? – недовольно спросил я.

– Ходила. Тебя не дождешься. Пришлось такси вызывать.

У меня совершенно вылетело из головы, что я собирался отвезти ее на могилку отца. Боль и раскаяние затопили сердце.

– Прости, ма… Почему ты не позвонила, не напомнила?

Она со скорбным недоумением воззрилась на меня, покрываясь красными пятнами.

– Короткая же у тебя память, сынок!

– Я виноват, да… виноват. Я не могу жить как на похоронах. Отца этим не вернешь. Кроме кладбища у меня есть еще куча забот.

Я злился на себя за то, что не испытывал того всепоглощающего горя, которое мне полагалось испытывать. Я злился на мать за то, что она слишком убивалась. Не знаю, почему, но жизненные проблемы оттеснили на второй план смерть отца. Я думал о другом и не мог заставить себя притворяться.