машины разъехались по улицам и проулкам, прижались к домам, к заборам, сверху их сразу не увидишь, к тому же запорошены снегом.
Проценко отвел Сашу на его квартиру. Хорошая, теплая изба, старики хозяева, сноха, внуки. Встретили вежливо, но не сказать, что приветливо. Сашу это удивило — в других деревнях к ним относились сердечнее.
Саша разулся, подержал ноги возле печки, согрелся немного, сменил носки, похлебал горячих хозяйских щей и отправился к смотрителю дороги Блинову. Хотелось спать, падала голова, но пересилил себя.
Блинов оказался угрюмым мужиком, сказал, что стройматериалы завезли только до деревни Дурное, лежат на обочинах, а вешки, может, и попадали, третий день метет. Дорогу можно определить по канавам, до них отсюда километров десять.
— Поедете с нами, покажете канавы, — сказал Саша.
— Зачем это я поеду?!
— Вы же смотритель, дорожный мастер…
— Работал по обслуживанию, это действительно, а сейчас кому нужна моя должность? И ехать никуда не могу — спина не разгибается. Радикулит.
— Поедете, закутаем в тулуп, посадим в кабину, поедете!
Блинов сурово покосился на Сашу.
— Когда выезжать собираетесь?
— К вечеру. Как стемнеет, выедем.
— Чего ждать-то?
— Люди две ночи не спали, на ногах не держатся…
— Дорогу до канав надо днем прочистить, ночью потеряемся в поле. Иди к председателю колхоза, Галине Ильиничне, проси людей с лопатами, прочистят, сколько возможно, я покажу.
22
Председатель колхоза, Галина Ильинична, крупная тетка средних лет, в шерстяной кофте, к которой был прикреплен орден, хмурилась, слушая Сашу.
— Какие у нас жители? Старики, женщины, дети.
— В Москве женщины роют противотанковые траншеи, всем тяжело.
— Знаем, слыхали, читали, — усмехнулась она. — Так ведь в Москве роют траншеи, чтобы враг не прошел, а мы будем дорогу чистить, чтобы наши защитнички подальше от врага убежали? Так ведь?
— Нет, — только и нашелся что ответить Саша, ошеломленный этой логикой.
— Вот ты, например, где твои знаки различия? Кубари или шпалы, не знаю, что тебе положено. Заранее снял, к плену готовишься?
— Я не командир. Командир роты убит, взводный тяжело ранен, пришлось мне, рядовому, принять командование. В Пронск идем, к своей дивизии. И не думайте, что нам было легко пробиваться.
— Это дела не меняет, — не уступала она. — Немцы в Михайлове, отсюда рукой подать, не сегодня- завтра здесь будут, а вы уходите, да еще дорогу вам гладенькую приготовь. А почему нас с собой не берете? Что вы нас тут-то оставляете?
— Пожалуйста! Грузитесь немедленно, с лопатами, конечно, поможете дорогу расчищать. Давайте, давайте, собирайтесь!
Она вздохнула:
— Указаний пока таких нет — уходить, скот угонять. Его не бросишь!
— Указаний нет… А мы? Мы простые солдаты. Вот так.
— Может быть, и так… Но обидно. Довоевались. На Рязанщине со времен татар врага не было. А теперь вот непобедимая, несокрушимая… Шли бы не назад, а вперед, мы бы вам дорогу половиками выстлали. — Она помолчала. — Женщины у нас все заняты: на молочной ферме, на птицеферме… Хорошо, подгони к правлению машину, соберем, кого возможно. Блинова прихвати.
— Обязательно. Сердитый он у вас, между прочим.
— А чему веселиться? Оба сына убиты, всего пять месяцев воюем, и нет уже сыновей.
Выехали на двух машинах. В первой за рулем Саша, рядом Блинов, вторую вел Халшин.
— Поедем, Николай, — попросил его Саша, — помоги!
Дорогу начали расчищать сразу за поворотом. Блинов по одному ему известным приметам определял направление. Был он в полушубке и высоких валенках, где намечал лопатой, где ногами протаптывал середину грейдера, от нее девки раскидывали снег, кто направо, кто налево, переходили с места на место, едва поспевали за стариком, быстро шел. Саша и Николай тоже работали, возвращались к машинам, подгоняли их вперед по расчищенной дороге, выходили из кабин, снова брались за лопаты.
Девки держались хмуро, изредка переговаривались между собой, Сашу и Николая обходили взглядом. Только одна баба постарше, перевязанная крест-накрест платком поверх шубы, сказала:
— Ваши шоферы, кобели здоровые, не могут сами дорогу расчистить?
— Они две ночи не спали, и в эту ночь опять выезжаем. Если шофер заснет за рулем, то и себя, и машину угробит.
— С бабой небось всю ночь не спит и ей спать не дает, утром встал как огурчик, а за рулем, вишь, засыпают, нежные!
Николай незлобиво, этак с ленцой ответил:
— Так ведь какая баба… От одной, верно, не оторвешься, а с другой — сразу на бок и дрыхнешь до утра. Особенно если говорлива чересчур.
А Саша ничего не сказал. Чистое поле, снег, пронизывающий ледяной ветер, цепочка склонившихся к лопатам женщин, переходящих с места на место. Что он может им объяснить? Надо, мол, выполнять свой долг? Они и сами это понимают.
И он греб и греб, откидывал снег, надеясь согреться в работе, и все равно мерзли ноги в сапогах, пальцы в шерстяных перчатках, уши под натянутой пилоткой.
Рядом с Сашей работала та самая баба, перетянутая крест-накрест платком, поглядывала, как он натягивает пилотку на уши, как подносит руки ко рту, дует на пальцы. Сказала не то сердито, не то сочувственно:
— Сидели бы в машине, застудитесь в своих сапожках.
Саша улыбнулся ей.
— Дойдем до канав, все вернемся в деревню.
— Принесу я тебе шапку, рукавички, валенки, а то пропадешь, чернявенький.
— За это спасибо, — сказал Саша.
Взошла луна, когда Блинов остановился.
— Вот они, кюветы!
Хотя и заваленные снегом, кюветы с обеих сторон дороги были видны — местами больше, местами меньше.
— Где кюветы замело, нащупаете лопатами. Километрах в десяти отселена материал на обочинах большими кучами лежит, а подальше, чуть в сторонке, деревня будет — Дурное.
Расчистили побольше места, машины развернулись, женщины залезли в кузова, Блинов сел к Саше в кабину, по расчищенной дороге вернулись в Грязное. Саша попрощался с Блиновым.
— Спасибо вам за все, Яков Трофимович.
— Ладно, чего там… От Дурного до Пронского шоссе пятнадцать километров, считаем. На развилке отделение МТС, избенки стоят, выселки вроде…
— Я те места знаю…
Дома Саша снял шинель, сапоги, попытался размять ноги, и вдруг качнуло, почувствовал жар, болела и опять падала голова, ломило спину и, хотя изба хорошо натоплена, бил мелкий озноб. Неужели заболел,
