престарелых академиков. И Сталин посмеялся. Но Сталин хорошо понимал — Киров против всего, что ущемляет самолюбие ленинградцев.
Во всяком случае, его, Кирова, политика дала плоды. В течение ряда лет он тактично, настойчиво убеждал ленинградских коммунистов в том, что их голосование накануне Четырнадцатого съезда партии считает случайным эпизодом, не имеющим никаких последствий, что их недоверие к Сталину безосновательно, политика Сталина единственно правильная. А убедить в этом ленинградских коммунистов было непросто. Политический уровень ленинградских коммунистов высок. За эти годы прошла коллективизация с перехлестываниями раскулачивания, с неубедительными маневрами Сталина по поводу «головокружения от успехов». За эти годы страна прошла сквозь голод, жесткое нормирование продуктов и товаров, Киров сделал все, чтобы ленинградцы были сыты, часто вступая по этому поводу в конфликт с московскими наркоматами. Но и Ленинград выполнял свои обязанности перед партией. Десятки тысяч коммунистов послал Ленинград за эти годы в деревню в счет двадцатипятитысячников, в политотделы МТС и совхозов, на транспорт и на ведущие стройки пятилетки. На это ушла партийная рабочая гвардия Ленинграда. Требуя и принимая эти жертвы, партия как бы возвращала красному Питеру его роль. Значит, инцидент с голосованием перед Четырнадцатым съездом и связанное с этим недоверие к ленинградским коммунистам забыты прочно и навсегда.
И вот, когда рана затянулась и перестала болеть, Сталин решил разбередить ее вновь, через восемь лет решил напомнить ленинградцам тот эпизод, покарать, отомстить, ибо за сталинским требованием «ликвидировать притаившихся и неразоружившихся» стоит стремление разгромить костяк ленинградской партийной организации. Этого Киров не допустит. Политбюро его поддержит. Да и Сам Сталин не пойдет на открытый конфликт по такому вопросу, понимает, что Политбюро его не поддержит. Сталину не удастся превратить Центральный Комитет партии и его Политбюро в послушных исполнителей своей воли. И это гарантия того, что Сталину никогда не удастся стать над партией.
Сталин много сделал для реконструкции страны и, как всякий великий исторический деятель, наложил на эпоху отпечаток своей личности. Ленин осуществил бы эту реконструкцию более приемлемыми средствами. Но Ленина нет, есть Сталин. Ленин ходил в ботинках, Сталин ходит в сапогах. Бесспорно, однако, что Россия становится одной из могущественных индустриальных стран мира, страной передовой науки, мощной техники, высокой культуры. Управлять ею террором нельзя. Наука, культура, техника требуют свободного обмена мыслями. Насилие станет преградой на пути развития страны. Марксизм учит, что объективные законы истории выше и могущественнее отдельной личности. Логика исторических процессов неумолима. Сталину придется подчиниться этой логике. Нужно дать дорогу истории, работать, развивать промышленность, науку, культуру, противодействуя, конечно, всяким крайностям.
Главное… Киров встал, лежать надоело, главное — это сохранять, беречь партийные кадры. Пока живы и сильны основные большевистские кадры, партия несокрушима.
— Вы немножко обгорели, — сказал Липман Кирову, — наденьте рубашку, а потом надо будет…
Он не успел договорить, в будке дежурного зазвонил телефон. Киров и Липман обернулись на звонок. Дежурный подошел к Липману, сказал, что доктора просят подняться на первую дачу.
— Потом кожу надо будет смазать спиртом, тогда не будет болеть, — торопливо одеваясь, сказал Липман Кирову.
17
Липман осмотрел десну, сообщил Сталину, что заживление идет хорошо и дня через два он приступит к протезированию.
— Может быть, завтра? — спросил Сталин.
— Можно и завтра, — улыбнулся Липман, — но лучше послезавтра.
— Делайте как знаете, — нахмурился Сталин, — как подвигается ваша работа?
— Работать начнем, когда сделаем слепок.
— Я имею в виду вашу книгу, — раздраженно пояснил Сталин.
— Извините, не сразу сообразил… Спасибо, работаю.
Сталин встал.
— Всего хорошего.
Не врач раздражал Сталина, раздражало поведение Кирова. Столкновений больше не было, Киров аккуратно появлялся на обсуждении замечаний по конспекту истории, молча со всем соглашался, но вел себя как человек, которого заставляют заниматься неинтересным и ненужным ему делом. Эти свидания становились тягостными. Сталин мог бы отослать Кирова, но не хотел открытого разрыва. Надо терпеть, и Сталин терпел. Но нервы его были напряжены. Только он один знал, чего ему стоит внешнее спокойствие, хладнокровие и невозмутимость. Он умел держаться наедине с собой, иначе он не сумел бы держаться на людях. И если все-таки срывался, то не на том, кто был предметом его раздражения. На этот раз он сорвался на враче.
Липман явился в назначенное время и начал делать гипсовый слепок. Сталин не любил эту процедуру, не любил, когда врач выламывает гипс изо рта и кажется, что имеете с гипсом он выломает оставшиеся зубы, не любил ощущения гипсовых крошек во рту…
— Все как будто хорошо, — сказал Липман наконец, — получилось как будто неплохо. Только, Иосиф Виссарионович, может быть, нам все же сделать простой протез?
Сталин ударил кулакам по подлокотнику кресла.
— Вам русским языком было сказано: я хочу золотой!
— Хорошо, хорошо, — поспешно проговорил Липман, — сделаем, как вы сказали, к утру будет готово.
Сталин молча наблюдал, как Липман дрожащими руками складывал инструменты. Испугался, болван! Что за народ?!
Липман вдруг перестал собирать инструменты, попросил робко:
— Иосиф Виссарионович, мне нужно подобрать цвет зуба, пожалуйста, присядьте еще на минутку.
Сталин снова откинул голову на подголовник, открыл рот. Липман долго примерял зубы, один, другой,
