Через две недели Смит докладывал совету о своих лондонских хлопотах по финансовым делам университета и о том, что он привез с собой в Глазго двух русских студентов — мистера Саймона Десницкого 23 лет и мистера Джона Третьякова 25 лет. Молодые джентльмены обучались в недавно основанном Московском университете и посланы в Англию для изучения права, нравственной философии и языков, а также — очевидно, по возможности — математики и натуральной философии. Им положено содержание от российского правительства по 80 фунтов в год.

Так Семен Ефимов сын Десницкий, родом с Украины, из нежинских мещан, и Иван Андреев сын Третьяков, поповский сын из Твери, стали студентами Глазговского университета.

Поселились они у вдовы чиновника, которая держала скромный пансион для студентов, Вместе с ними жили трое шотландцев и один швейцарец из Женевы, посланный отцом в самый славный университет кальвинистского мира[26]. Жили дружно и весело, хотя денег у всех было маловато. Швейцарец, получавший от отца, кроме платы в университет, 100 фунтов в год, считался богачом.

Русским скоро пришлось туго. По 20 фунтов надо было заплатить за обучение и по 25 — хозяйке за год вперед. А одежда, книги, свечи да развлечения, хоть и скромные… Отправляя их в Глазго, Голицын хотел заодно сберечь казенные деньги, потому что в Оксфорде или Кембридже содержание студента обошлось бы по нынешним ценам фунтов в 120–130. Но дешевизна жизни в Глазго быстро уходила в прошлое: с ростом города росли и цены и соблазны.

В начале нового, 1762 года пришло известие о кончине русской царицы. О новом царе, Петре III, английские газеты писали странные и оскорбительные вещи. Еще через полгода из посольства прищла бумага о том, что император почил в бозе и что им надлежит отслужить заупокойный молебен. Поскольку ближайшая православная церковь, была в Лондоне, в двух неделях пути, это поручалось им самим по прилагаемому руководству посольского священника отца Иоанна. Заодно было указано отслужить молебен о здравии ныне царствующей государыни Екатерины Алексеевны.

Газеты писали о заговоре гвардейских офицеров, об убийстве царя. Десницкий и Третьяков не знали, верить или нет. Они уже достаточно понимали, что британская печать свободна, но она свободна равно публиковать и правду и ложь.

Впрочем, больше их беспокоили деньги. Перевода ждали еще весной, но проходило лето, а денег все не было. На их отчаянное письмо посольство не отвечало: посланник князь Голицын отбыл в Петербург, а без него их делами, видно, никому не хотелось заниматься.

К тому же в феврале Третьяков сильно заболел. Пришлось звать врача, хотя платить было нечем. Два месяца он не давал Семену спать тяжелым, надрывным кашлем. Только с теплом ему полегчало.

А долги росли и росли…

В конце концов Десницкий решился рассказать обо всем профессору Смиту, который стал к этому времени вице-ректором.

Смит выслушал в своем маленьком кабинете, примыкавшем к классу нравственной философии, затрудненную, спотыкающуюся речь Десницкого, который даже вспотел от усилий и смущения. Для начала он ободряюще улыбнулся и пригласил обоих в ближайшую пятницу (нет, в четверг; в пятницу — Литературное общество!) к себе на обед. Потом сказал, что непременно добьется для них помощи от совета.

Дней через десять Смит вызвал русских и, поглядывая время от времени на их лица, медленно прочел протокол заседаний совета от 11 августа 1762 года:

«Совет университета рассмотрел положение, в котором находятся два русских джентльмена, направленных в этот университет по рекомендации лорда Мансфилда… Будучи информирован, что, вероятно, по причине осложнений, переживаемых российским правительством, они в течение некоторого времени не получают переводы, которые они имеют основание ожидать из России, совет единогласно решил, что университету надлежит выдать ссуду этим двум джентльменам до поступления их переводов».

Короче, оба получили по 20 фунтов, а трем профессорам во главе со Смитом было поручено выдать им в случае необходимости дополнительные суммы.

Этого не понадобилось. 27 октября Смит смог доложить совету, что 40 фунтов получены обратно университетским казначеем, а русским студентам возвращены их долговые расписки.

Той же осенью Десницкий и Третьяков начали слушать курс нравственной философии у профессора Смита. Одновременно они проходили гражданское право у профессора Миллара, бывшего Смитова ученика. Этим по-настоящему началось их ученье, потому что в прошлом году они мало ходили на лекции из-за плохого знания языка, болезней и безденежья. Больше читали и занимались языками. К тому же они тогда были обязаны посещать нудные лекции профессора Клоу по логике, которые один студент публично назвал «drowsy shop» («сонный цех»), за что получил резкое внушение. Но кличка осталась.

Мы точно знаем, что именно слышали русские студенты зимой 1762/63 учебного года в классе нравственной философии, ибо лекции Смита, о которых выше шла речь, были записаны в это время. Может быть, тот старательный студент, обладавший почти стенографической скорописью, сидел рядом с ними.

Перед бывшими семинаристами, едва зачерпнувшими европейской учености у профессоров-немцев в Москве, открылся новый мир. Смит не признавал сухих догм старого естественного права и критически относился к авторитетам. Ничто не принималось на веру, все проверялось фактами и разумом.

Рабство, крепостная зависимость, помещичье землевладение, самодержавная монархия, притеснительные налоги — все это подвергалось критике. Как своего рода идеал, выдвигалось новое «торговое общество», построенное на разумных общечеловеческих принципах. Это было необычно и увлекательно.

Миллар по своим идеям был близок к Смиту, но предмет его был более конкретен, и в хаосе судебных решений и прецедентов не так чувствовался свежий ветер вольномыслия, как в Смитовой «юрис пруденции».

Они стали много читать по-латыни и по-английски. Прочли Томаса Гоббса — «господина Гоба», Дэвида Юма — «господина Гюма».

Этой зимой Смит тесно сблизился с русскими, особенно с Десницким.

Раз в неделю, иногда немного реже, они обедали у него, приводя миссис Смит и мисс Дуглас в восторг своим отличным аппетитом и похвалами по поводу шотландских блюд. Третьяков особенно любил «хэггис» — особым образом приготовленные потроха с пряностями и луковым соусом. А быстрый, веселый Десницкий даже встал однажды к плите и под наблюдением всего женского населения дома приготовил малороссийские галушки.

Несколько раз Смит водил их на обеды андерстонского клуба. Там по просьбе Блэка и старика Симсона. Десницкий иногда пел свои странные для слуха шотландцев песни.

Иван Третьяков был другого типа: высокий, тяжеловесный и слегка застенчивый. Он чаще молчал, предоставляя Семену говорить за обоих.

У Десницкого была горячая, увлекающаяся натура. Он несколько раз отчаянно влюблялся и страдал. Любил красноречие и изящную литературу. Однажды летом занялся даже переводом Шекспира на русский язык и декламировал Ивану монолог Гамлета[27]: