Напряжение, сковавшее меня, немного ослабело, я успокоился и сказал ему: да, допущена, ошибка, но надеюсь, он поможет ее исправить. Маклер заверил, что он к моим услугам и попросил дать ему необходимые сведения о сыне. Через два дня, — условились мы, — я снова к нему приеду. Телефонист напомнил, что повестка требует немедленной явки на призывной — пункт, но маклер успокоил нас: омда имеет право предоставлять двухдневную отсрочку. Сам же он обещал связаться с уполномоченным призывного пункта и попросить его отсрочить призыв на неделю, а уж за это время он найдет какой-нибудь выход. С улыбкой, обнажившей желтые зубы, маклер намекнул: уполномоченный, мол, часто сотрудничает с ним и именно он будет заниматься делом моего сына. Мы распрощались, и я вышел. Но на душе было тревожно, как мне показалось, маклер взялся за дело без большой охоты. Все, обращавшиеся к нему раньше, рассказывали, будто он обещал им золотые горы и молочные реки. Возможно, со мной он повел себя иначе, потому как я — омда, в некотором роде представитель правительства. А может, его смутило присутствие телефониста, — как-никак лишний свидетель. Надо будет, решил я, послать к нему телефониста, пусть объяснит, что я никуда не езжу один, привык, чтобы меня сопровождал телефонист или сторож.

Дома никто ничего не знал. Я предупредил телефониста и сторожа, дежурившего ночью у телефона, чтобы они ни словом не обмолвились о повестке. Телефонист рассмеялся — телефонограмма нигде не зарегистрирована, словно ее и не было. Я принялся за дела. Конторский служащий принес план участка, возвращаемого мне по справедливому решению суда, и вместе с планом список феллахов, которые обрабатывали эту землю после ее конфискации, кто — по арендным договорам, а кто и купив наделы в рассрочку, по мизерным ценам. Я просмотрел список. Завтра пошлю человека в суд узнать, скоро ли будет готова копия решения и явится судебный исполнитель — привести его в исполнение. Тем временем надо прощупать настроение людей, согласны ль они добром отказаться от земли, или придется прибегнуть к помощи полиции. На то она, слава Аллаху, и существует, чтобы защищать таких обиженных, как мы! Я ни за что не возьму землю, если на ней сидит арендатор. Арендная плата за феддан — тридцать фунтов в год. Да их еще облагают разными налогами и пошлинами. А если я тот же феддан включу в свои угодья и буду сам его обрабатывать, получу в год чистых пятьдесят фунтов дохода. Возьмешь землю с арендаторами, а после их ни за что не выживешь. Нет, тут нужно стоять твердо. И вообще, считаю я, законы, определяющие отношения между землевладельцем и арендатором, должны быть пересмотрены. Но разве кто-нибудь мог надеяться, что нам возвратят землю? Если уж невозможное свершилось, надо думать, теперь многие «нововведения» будут отменены и вернутся старые порядки. Недаром наши деды говаривали: терпение открывает двери исполнения желаний.

Наступил вечер. Гостей в доме не было, и я решил поужинать в комнатах. С гостями я обычно ужинаю во дворе. Я пошел на половину младшей жены — ей, раз уж я больше никогда не женюсь, суждено навсегда остаться младшей. Старшая жена стояла на пороге своей комнаты и что-то проворчала, когда я проходил мимо. Я вспомнил о сыне и подумал, если, не дай бог, дело откроется, домашние мои первые позлорадствуют. Отужинав и напившись чаю, я сел возле жены и рассказал ей обо всем. Сын, дал я ей слово, останется при ней, но почувствовал: жена толком меня не поняла, слишком уж мало знает она жизнь.

На другой день телефонист съездил к маклеру и, вернувшись, успокоил меня: маклер несомненно дело сделает, но — это ясно было из разговора — цену при расчете заломит бешеную. В назначенный срок я самолично поехал к маклеру. Он встретил меня, как и в прошлый раз, без воодушевления. Есть, — сказал он, — два пути решения проблемы. Первый — легкий и безопасный, второй — сложный и чреватый подвохами. Суть первого в том, чтобы добыть сыну заграничный паспорт и отправить его куда-нибудь подальше, пока не забудется история с мобилизацией. Этот путь я отверг сходу, без обсуждения. Вот еще — отправить подальше! Мой сын должен находиться при мне, таков уж мой принцип. Ладно, — сказал маклер, — значит, этот путь не годится. И перешел ко второму. Долго объяснял он сложную и запутанную механику, и когда я уразумел, к чему, в общих чертах, сводится дело, душу сковал леденящий страх. Я понял: тут не обойтись без вмешательства посторонних людей. Но делать нечего. Нужда на все заставит пойти. Мне хотелось бы повременить с окончательным ответом до завтра, наедине с собой спокойно все обдумать и взвесить, но телефонист уговорил меня не откладывать дела: зачем ломать голову и портить себе кровь, когда выход найден! Я согласился на условия маклера, запнувшись лишь на последнем пункте, гласившем: впредь, до окончания дела сын должен жить вдали от нашей деревни. Как долго, — спросил я, — это продлится: две недели, месяц? Маклер взглянул мне в глаза и тихим, серьезным голосом ответил: долго, может быть, целых пять лет, но это необходимо, иначе все дело откроется. Присутствие сына в деревне явится уликой против всех нас и, того и гляди, доведет до тюрьмы. Я признался, что хотел предпринять последнюю попытку устроить сына в частную школу. Какая там школа! — воскликнул маклер. — По всем документам ваш сын должен находиться в армии. Впрочем, получить аттестат начальной ли, средней ли школы — не проблема. Они продаются, и он лично знает в Каире, в Аббассии, одного врача, у которого целый склад аттестатов разной стоимости в зависимости от ступени образования и высоты баллов. Мне стало не по себе, я чувствовал, что совершаю непоправимую ошибку: ну, спасу я сына от армии, а что его ждет в будущем. Вернувшись домой и рассказав все жене, я предложил ей уехать на какое-то время в деревню к ее родным. Но — вот уж чего я не ожидал — она отказалась, заявив, что боится за себя и за сына. Семья их большая, разветвленная, у них много врагов, которые жаждут свести счеты кровной мести. Она — я не поверил своим ушам, — хочет поехать в город, снять там квартиру и жить вместе с сыном, а я бы навещал их три раза в неделю или купил машину и жил с ними в городе, ежедневно приезжая в деревню. Нет, — решил я, — она смеется надо мной; ведь знает же, что я не могу жить вдали от деревни. Здесь я, как рыба в воде, а вытащи меня — умру. Да и как покинуть деревню, когда возвращаются наши золотые денечки?! Впервые за долгие годы забрезжило счастье. В сердце закралось подозрение. Тут жена под моим присмотром, и никому не проникнуть в ее комнату. А кто знает, что будет в городе, если она поселится там одна со своим непутевым сыном? Да, есть над чем задуматься. Знал бы я, какой оборот все примет, лучше бы отпустил сына в армию. Я лег и попытался уснуть, но не мог сомкнуть глаз. Ворочался, слушал, как скрипит подо мной кровать, и вспоминал, как ходила она ходуном в прежние времена, когда я был полноценным мужчиной. Вспомнил и о другой стороне дела, я о ней до сих пор не думал: ведь мне нужно еще найти юношу — ровесника моего сына, родившегося с ним в один день и внешне схожего с ним, который пойдет вместо него в армию. Сразу, как мы вернулись от маклера, телефонист принес книгу регистрации рождений и стал изучать ее, а потом подал мне листок бумаги с выписанным именем: Мысри. Я рассердился и велел ему поискать другое имя. Знай вы причину, рассмеетесь и не поверите. Этот Мысри, сын сторожа, вышедшего недавно на пенсию, прославился на всю деревню своими способностями. В школе он всегда первый, я и сам, по правде сказать, им восхищаюсь и хотел бы, чтоб он был моим сыном. Непостижимо устроен мир, как говорится, серьги достались безухому. В прошлом году Мысри бросил школу. Ведь все остальные дети у них в семье — девочки. Отец не мог послать Мысри учиться в город — он арендует три феддана земли, и их нужно обрабатывать. Неисповедимы пути твои, господи! Мой сын, — а я могу отправить его обучаться хоть в Китай, — проваливается, парень же, у которого лишней рубахи нет, преуспел в науках и всех обскакал. Мысри освобожден от военной службы — еще бы, единственный брат пяти сестер, а мой сын, — господи, как ему нужно получить образование! — должен идти с армию. Ну, а телефонист заладил свое: самый подходящий парень — Мысри. Нет, велел я ему: поищи-ка кого другого. Ведь я — человек, и в груди моей бьется сердце, полное сострадания к людям: не люблю никого обижать. Телефонист сказал: ладно, одногодков Мысри много. И протянул мне список ребят, родившихся в один день с моим сыном. Проглядел я все имена и вижу: да, единственный, кто подходит, это Мысри. Телефонист стал удивляться: что, мол, меня смущает, ведь я окажу Мысри услугу. Землю, которую арендует его отец, отберут у них и передадут мне. Так что отцовская пенсия останется единственным источником существования семьи, а она равна всего-навсего шести фунтам. Вот и придется Мысри искать работу. Не найдя ее — поскольку для этого нужна протекция, — он и сам добровольно пойдет в армию. Посылая же Мысри в солдаты вместо своего сына, я устраиваю будущее и его, и его семьи: в армии человек сыт, одет, крышу над головой имеет, я здесь позабочусь о его родне. Да разве мечтали они о чем-либо подобном?! Телефонист немного меня успокоил. Военная служба, — добавил он, — дает единственную возможность устроиться на хорошую должность. В вооруженных силах заведен порядок: каждый увольняющийся в запас получает назначение в какое-либо государственное учреждение. А не захочет увольняться, его зачисляют в кадры, присваивают офицерское звание и определяют соответствующий оклад. Парень в любом случае выиграет. К тому же, —