юная двоюродная сестра, находящиеся у него на иждивении, переехали жить к нему. На тех, кто видел Вирджинию в ту пору, она не производила впечатления взрослой женщины. Поведением своим она скорее походила на веселую девочку, что, собственно, и неудивительно, если учесть, что ей было всего тринадцать лет. Для своего возраста она была довольно мала ростом, «пухленькая», хорошенькая, но не особенно, ласкового и тихого нрава и по-детски простодушная.

Розали, или, как ее чаще называли, «Розе По», исполнилось уже двадцать пять лет, но по умственному развитию она казалась сверстницей Вирджинии. Сестра несколько докучала Эдгару, ибо имела привычку повсюду следовать за ним с терпеливым и кротким обожанием, чем временами приводила молодого человека в смущение. Ее по-прежнему привлекали детские забавы, и вместе с Вирджинией они, точно две маленькие девочки, любили играть в саду у Макензи — взвизгивая от удовольствия, катались на качелях или прыгали через веревочку. Один из эпизодов отроческой идиллии, какой были первые годы супружеской жизни По, сохранили для нас воспоминания миссис Макензи. Она рассказывает, что однажды вечером По заехал к ним, чтобы забрать и отвезти домой Вирджинию, которая встретила его с таким «безудержным восторгом», что воспитанная в викторианском духе миссис Макензи была шокирована.

Печальная правда заключалась в том, что Вирджиния, вероятно, слишком во многом походила на Розали. Она тоже преждевременно остановилась в своем развитии. Когда ей было уже больше двадцати, многие из тех, кто ее знал, отмечали, что выглядела она лет на пятнадцать. Ум ее развивался более нормально, чем у двоюродной сестры, однако полной физической зрелости она так и не достигла. В случае с Розали все обстояло наоборот.

Уже в ту пору детскую миловидность Вирджинии портил мучнисто-белый цвет лица, приобретший позднее восковой оттенок. Деталь эта сама по себе могла бы показаться неважной, если бы не тот факт, что несколькими годами позже она заболела туберкулезом, от которого впоследствии умерла. Вирджиния выросла в том же доме, где от этой болезни умер Генри По — должно быть, в роду По существовала наследственная предрасположенность к чахотке, и скудный образ жизни, который вела семья миссис Клемм, во многом ей способствовал. Внешность жены-ребенка, свойственные ей болезненность и некоторые странные, неуловимо-тонкие черты духовного облика были воплощены Эдгаром По в героинях его произведений. Вирджиния стала «Лигейей», «Эулалией», «Элеонорой», сестрой заглавного героя в «Падении дома Ашеров», быть может, даже «Аннабель Ли» или, например, «Береникой»:

«Береника была мне двоюродной сестрой, и мы росли вместе в имении моего отца. Но как мало походили мы друг на друга! Я — слабый здоровьем, всегда погруженный в мрачные думы. Она — проворная и грациозная, переполняемая жизненными силами… О, эта великолепная и такая фантастическая красота! О, прелестная сильфида арнгеймских кущ!.. Но потом — потом все окутал таинственный и ужасный мрак, и лучше бы вовек не рассказывать этой повести. Недуг, роковой недуг, точно знойный вихрь пустыни, пронизал все ее естество; прямо на моих глазах в уме ее, привычках и нраве происходили глубочайшие перемены, и действие их было столь утонченным и страшным, что нарушало самую гармонию ее души…»

Таковы они были все — каждый раз чем-то несхожие с Вирджинией и тем не менее всегда ее повторяющие. Угасающие, бледные, словно покойницы, женщины, которые обычно состоят в родстве со своими возлюбленными, подстерегаемые призраком кровосмешения, таящимся во тьме фамильной усыпальницы. То была страница из жизни самого По.

В Ричмонде По начал в свободные часы учить Вирджинию французскому и игре на арфе. Она пела нежным, тоненьким, как у девочки, голосом, с модными тогда руладами, напоминавшими птичьи трели. Миссис Клемм по-прежнему занималась хозяйством. Ее пошатнувшееся в Балтиморе здоровье улучшилось благодаря достатку, от которого она уже давно отвыкла, и сравнительно спокойному существованию. Корзина на несколько месяцев была забыта — кроме всего прочего, миссис Клемм очень хорошо понимала и тогда, и позднее, как много значит для карьеры Эдгара респектабельность его семейства.

Что до самого По, то в будние дни он бывал очень занят, с головой уйдя в свою новую работу. Молодой редактор «Мессенджера» постепенно завоевывал если и не громкую славу, то, во всяком случае, весьма видное место в современной американской журналистике и литературе. На протяжении 1835 года он опубликовал в журнале Уайта тридцать семь рецензий на книги американских и зарубежных авторов, девять рассказов, четыре стихотворения и несколько отрывков из драмы «Полициан». Помимо этого, он писал многочисленные критические статьи и заметки, редактировал печатавшиеся в журнале материалы и вел оживленную переписку.

В работе его уже тогда ясно определились два главных направления, по которым она продолжалась и в дальнейшем — художественное и критическое. Поскольку редакторские обязанности оставляли ему очень мало досуга, его творческий гений на время отступил в тень. Большинство опубликованных им рассказов и стихотворений были извлечены из богатых запасов, созданных в балтиморский период или еще раньше. В 1835 году им были написаны лишь одна или две небольшие новеллы, что касается остальных, то они были взяты из более раннего сборника «Рассказы Фолио клуба». Основную же часть новых произведений составляли критические работы. Именно на страницах «Мессенджера» По впервые стяжал славу храбрейшего из гладиаторов на американской литературной арене того времени. До сих пор американские критики сходились в своих «потешных» схватках, вооруженные деревянными или, во всяком случае, изрядно притупленными мечами. И вот среди них явился По, чей сверкающий клинок разил глубоко и беспощадно. Он вызывал страх, ненависть и восхищение.

Почти все произведения изящной словесности, на которые По писал рецензии в 1835—1836 годах, мир счел за благо забыть, чем и обрек на столь же безнадежное забвение труды их единственного талантливого критика. Это, впрочем, нисколько не умаляет их важности для своего времени. Книги, газетные и журнальные публикации, речи, стихи, которые По довелось прочесть в 30-е годы, помогли ему основательно изучить литературу того периода и приобрести необходимый профессиональному критику опыт. Исключая лишь Карлейля, время подтвердило его суждения.

Критический дар По коренился в сложнейшем сочетании свойств его личности и мировоззрения. Питая подлинное уважение к настоящей литературе, он был наделен, точно шестым чувством, способностью во многих случаях предвидеть участь литературных творений в борьбе с разрушительным временем. Ранее и постоянно продолжавшееся знакомство с европейскими периодическими изданиями придало истинную широту его взглядам. Образцом ему служили выдающиеся критики, писавшие для английских журналов, в особенности Маколей. Высокие художественные идеалы и приверженность к материалистической философия воспитали в нем отвращение к ханжеству; проведенная в среде провинциальной аристократии юность научила ненавидеть снобов — даже если они родом из Новой Англии. Литература была его главной, всепоглощающей страстью, и потому он не выносил дилетантов. Ему было нестерпимо сознавать, что литературная премия, при всей эфемерности такой награды, та премия, ради которой он голодал и работал как одержимый, может достаться бездарности, только и умеющей, что ловко раздувать в глазах публики свои жалкие успехи. Безвкусный сентиментализм, хотя и сам По не избежал его влияния, был главным фальшивым кумиром, который он стремился низвергнуть. Великий лирик и в прозе, и в поэзии, он не терпел поддельных чувств и безошибочно их распознавал. Ко всему этому примешивалась склонность к педантизму, становившаяся все более явной по мере того, как его колеблющаяся вера в здравость собственного ума требовала себе новых и новых тайных подтверждений. И наконец, над всем и вся гордо царило его «я», ощущавшее себя вознесенным тем выше, чем глубже он унижал других. Этого человека обуревала почти безумная жажда славы — несовершенство, мало свойственное благородным умам.

Таковы были начала, союз которых породил По-критика. Вскоре в ответ на его бичующие статьи мистер Уайт начал получать протесты. Время от времени он и другие пытались увещевать По. Журналу грозило привлечение к суду за клевету, у него могли появиться враги — да, собственно, уже появились. На нового критика обратили внимание даже в Нью-Йорке. Но число подписчиков стремительно выросло с трехзначной до внушительной четырехзначной цифры. Почтенные коллеги по ремеслу наблюдали и перепечатывали, и круг читателей становился все шире и шире. Жалованье По, если не выросло так же резко, как популярность «Мессенджера», все же дошло постепенно до 15 долларов в неделю, помимо гонораров. Пока Вирджиния и Розали резвились во дворе у Макензи, перо молодого редактора вновь и вновь опускалось в смесь чернил и желчи, и написанные им строки производили действие быстрое и заметное.

Дела По пошли лучше, и в январе 1836 года он пишет Джону Кеннеди: