слишком бессвязным. Чувства мои сейчас поистине достойны жалости. Я переживаю такой глубокий упадок духа, какого никогда не знал раньше. Мои усилия побороть одолевающую меня меланхолию тщетны. Вы поверите мне, если я скажу, что по-прежнему чувствую себя несчастным, несмотря на значительное улучшение обстоятельств моей жизни. Я говорю, что Вы мне поверите, по той простой причине, что человек, пишущий ради эффекта, не станет писать так, как я. Сердце мое открыто перед Вами — читайте в нем, если оно заслуживает быть прочтенным. Я страдаю — и не знаю почему. Утешьте меня, ибо Вы можете. Но поторопитесь, иначе будет поздно. Ответьте мне немедля. Уверьте меня в том, что жить стоит, что жить нужно, и Вы докажете мне свою дружбу. Убедите меня поступать благоразумно. Я не хочу сказать — я не хочу, чтобы Вы сочли все, что я пишу Вам сейчас, шуткой. Ибо я чувствую, что слова мои бессвязны — но я превозмогу свой недуг. Вы не можете не видеть, что я испытываю упадок духа, который погубит меня, если продлится долго. Напишите же мне, и поскорее. Вразумите меня. Ваши слова будут иметь для меня больший вес, чем чьи-либо еще, ибо Вы были мне другом, когда никто другой не был. Ответьте непременно, если Вам дорог Ваш будущий душевный покой.
Э. А. По».
Это страшное письмо было написано в приступе раскаяния, последовавшего за периодом, на протяжении которого По много пил, пытаясь забыться, и который привел его к полному физическому и умственному истощению. Стремясь унять душевную боль, он предал себя другим мукам. Порочный круг замкнулся. Желанный ангел забвения обернулся демоном, от которого не было спасения. Мысль эта сводила с ума. Неужели армейская кабала, голод, разрыв с Алланом, честолюбивые мечты — неужели все было напрасно? Когда-то у него похитили Эльмиру, а теперь хотят отнять и Вирджинию, и вместе с ней миссис Клемм, на чью мужественную поддержку он опирался. К Джону Кеннеди тянулась, ища помощи, рука утопающего, над которым на мгновение уже сомкнулись темные воды. В постскриптуме, почти таком же длинном, как само письмо, По говорит о судьбе своего сборника рассказов, находящегося у «Кэри энд Ли», и порицает некоего собрата по перу, укравшего (!) несколько оригинальных мыслей из его «Ганса Пфааля». С годами личность его словно раздвоилась, и теперь в нем независимо друг от друга жили По-человек и По- писатель.
Через несколько дней мистер Кеннеди ответил:
«Балтимор, 19 сентября 1835 года.
Мой дорогой По!
Мне жаль видеть Вас в столь плачевном состоянии, о каком свидетельствует Ваше письмо. Странно, что как раз в то время, когда все Вас хвалят и когда, после стольких несчастий и лишений, фортуна начала Вам улыбаться, Вы становитесь жертвой злых духов хандры и печали. Впрочем, людям вашего возраста и характера свойственны подобные метания. Но будьте покойны — чтобы навеки одолеть противника, нужно лишь немного решимости. Вставайте пораньше, живите полно и свободно, знакомьтесь с людьми веселого нрава, и я не сомневаюсь, что Вы скоро сможете послать к дьяволу все Ваши тревоги. Отныне Вы, без сомнения, будете преуспевать на литературном поприще и умножите не только свои жизненные блага, но и писательскую известность, которая, и мне доставляет большое удовольствие Вам это сообщить, повсеместно растет. Не могли бы Вы, скажем, написать несколько забавных пьесок на манер французских водевилей? Если да (а я полагаю, Вам это не составит труда), то ими можно было бы превосходно распорядиться, продав ньюйоркским антрепренерам. Мне хотелось бы, чтобы Вы подумали над этой идеей…»
И впрямь, отличная идея — несколько легких фарсов, чтобы отвлечь его мысли от той неведомой, населенной жуткими призраками страны, в которой они слишком часто блуждали, и к тому же первое упоминание Нью-Йорка. Мистер Кеннеди и сам не догадывался, каким был хорошим советчиком. Однако «противник» был не так прост, как он воображал. Сила его была загадочна, и в первой же схватке он уже одержал верх. Маловероятно, чтобы письмо Кеннеди застало По в Ричмонде. Он расстался с мистером Уайтом и возвратился в Балтимор. Отношения между миссис Клемм и семьей ее брата до предела осложнились из-за Вирджинии. Оттягивать решающий шаг больше было нельзя, и 22 сентября 1835 года По тайно обвенчался со своей юной двоюродной сестрой в епископальной церкви св. Павла. Единственным свидетелем была миссис Клемм, и священник — уступив, видимо, настойчивым просьбам самого По, который очень хотел сохранить все в секрете от балтиморских родственников, — даже не сделал никакой записи в приходской книге. Достоверность события подтверждают лишь отметка в муниципальном регистре и слово самой миссис Клемм. Впрочем, сомневаться в том, что тайное обручение действительно состоялось, не приходится.
Вирджиния была одновременно испугана состоянием, в котором находился Эдгар, и взволнована мыслью о предстоящем бракосочетании, чувствуя, что в этом событии ей впервые в жизни отведена необходимая и действительно важная роль и что оно сразу же сделает ее такой же взрослой и уважаемой женщиной, как другие замужние дамы. Каково же было ее разочарование, когда она обнаружила, что свидетелем всему будет только ее мать. Свойственные таким церемониям и столь дорогие женскому сердцу красота и торжественность совершенно отсутствовали. У невесты даже не было фаты. Но обиднее всего, что и потом ей запретили рассказывать о происшедшем. Тем временем к Эдгару По вернулось спокойствие. Теперь у него был дом. Обрел ли он вместе с ним и жену в полном смысле слова, судить трудно. Высказывавшиеся на этот счет сомнения, наверное, уже никогда не будут разрешены.
Через несколько дней после более чем скромной брачной церемонии По написал мистеру Уайту, прося взять его обратно в «Мессенджер» и обещая вести себя самым примерным образом. Мистер Уайт ответил письмом, из которого ясно, что он был для По добрым и умным другом, чьим терпением тот неоднократно злоупотреблял.
«Ричмонд, 29 сентября 1835 года.
Дорогой Эдгар!
Если бы только в моих силах было излить тебе все, что я чувствую, языком, каковым я желал бы владеть для подобного случая! Этого мне не дано, и потому удовольствуюсь тем, что скажу все попросту, как умею.
В искренности всех твоих обещаний я вполне уверен. Но есть у меня опасение, Эдгар, что, ступив на эти улицы снова, ты забудешь о своих зароках и опять станешь пить хмельное — и так до тех пор, пока оно совсем не отнимет у тебя рассудок. Положись на собственные силы и пропадешь! Уповай на помощь создателя и спасешься…
У тебя блестящие таланты, Эдгар, и тебе надобно добиться, чтоб и их, и тебя самого уважали. Научись уважать себя сам, и очень скоро увидишь, что тебя уважают и другие. Распрощайся с бутылкой и с собутыльниками — навсегда!
Скажи мне, что ты можешь и хочешь это сделать, дай мне знать, что твердо решил никогда больше не уступать соблазну.
На тот случай, если ты снова приедешь в Ричмонд и снова станешь моим помощником, между нами должно быть ясно оговорено, что я буду считать себя свободным от всяких обязательств с той минуты, когда увижу тебя пьяным.
Тот, кто пьет до завтрака, идет по опасному пути. Тот, кто может так поступать, не сделает дела, как должно…
Твой верный друг Т. У. Уайт».
Глядя на опустевшее кресло в своей ричмондской конторе, этот добряк, должно быть, с большим сожалением вспоминал о талантливом и порывистом молодом человеке, который еще недавно его занимал. Об истинных причинах пристрастия По к хмельному мистер Уайт догадываться не мог. Но теплота, которой проникнуты строки письма, говорит о том, что продиктовано оно было чувствами более глубокими, нежели простое желание вернуть ценного для журнала человека. По дал обещание, которое от него требовалось, и через несколько дней возвратился в Ричмонд. Миссис Клемм вскоре поспешила за ним, зная, что помощь ее крайне необходима.
По поселился вместе с молодой женой и тещей в пансионе миссис Йаррингтон, выходящем окнами на Кэпитол-сквер и расположенном на той же улице, что и заведение миссис Пуэр. Это был двухэтажный кирпичный дом с большими зелеными ставнями, часто встречавшимися в Ричмонде. По занимал просторную комнату на втором этаже, прямо над гостиной. Об их семейном укладе точно ничего не известно. Все, что касалось брака По и Вирджинии, держали в строгом секрете. Друзьям По лишь сообщил, что его тетка и
