Сам же расстегнул «молнию» на сумке почти до половины, так что виднелись теперь ремни плечевой кобуры.

«Ну сука! – пригрозил мысленно Бурцев начальнику вневедомственной охраны. – Накажу, чтобы тебя на зоне опустили, паскуду!»

Надо было давно выкрикнуть про себя эту фразу, может, скорее бы услышал!

А он услышал, потому что на лестничной площадке послышался неясный шорох, будто песок под ботинками. Хотя на улице ни воя сирен, ни отблеска мигалок, ни даже шума двигателя.

Скворчевский не услышал шороха, поскольку кричал, размахивая руками:

– Что? Вы еще не насытились властью народа? Не нахлебались речей думского быдла? Да если бы наш президент не опомнился и не расстрелял этих гнусных профанов, от вашей демократии и следа бы не осталось! Демократия…

В этот миг в растворенное окно влетела квадратная фигура с пистолетом в вытянутых руках, но эффектного прыжка не получилось, милиционер зацепился ногой за спинку кресла и плашмя рухнул на пол – перетянул бронежилет!.. Еще когда он был в полете, Бурцев пинком откинул свою сумку в глубь коридора и встал к двери, отрезав путь к отступлению.

Он не спускал со Скворчевского глаз и потому не видел, когда в окно заскочил еще один мент с автоматом, и в тот же момент дверь выгнулась от мощного удара снаружи.

Дальше все происходило как в дурацком американском кинобоевике на русский манер. Не успел Бурцев крикнуть, что он хозяин квартиры, как тут же получил чем-то в зубы и, не удержав равновесия, ударился о стену спиной и затылком. Успел заметить, как тот первый, квадратный, сшиб на пол Скворчевского и теперь совал ему пистолет в лицо, застегивая наручники на его запястьях.

От удара затылком из глаз брызнули искры и пошли лиловыми пятнами, пол отчего-то оказался перед самым лицом, а на плечи будто штангу бросили и в ту же секунду начали заворачивать руки. Сергей еще раз хотел сказать, что находится в своем доме, однако онемевшие губы и язык не слушались и получался чужой, горловой звук.

Потом только он сообразил – это и неплохо, что берут их, как грабителей, сразу обоих. Значит, здесь разбирательства не будет, повезут в отделение.

Навалившийся на спину бугай едва застегнул наручники, как снаружи наконец высадили дверь, и она рухнула на голову этого бугая, потому что он тяжко охнул и свалился на бок. Их обоих накрыло сверху, а эти, что ворвались с площадки, загремели ботинками над головой.

– Мать вашу!.. Скотобаза! – заревел бугай, сбрасывая дверь. – Охренели, козлы, в натуре!..

Бурцев приподнял голову, в косом, плывущем кадре увидел Скворчевского, мешком лежащего у стены почему-то со спущенными брюками, после чего ощутил толчок вроде подзатыльника – и твердый пол размягчился и стал расступаться, будто рыхлый песок…

Он очнулся в машине с воющей сиреной и, словно с глубокого похмелья, подумал – где это я?..

Затем разлепил глаза, увидел перед собой широкую кевларовую спину и успокоился. Пошевелил языком – язык распух и обрел какую-то странную чувствительность: собственный рот казался огромным и пустым…

И подумал, что впервые в жизни ему так досталось и впервые заковали в наручники.

Везли куда-то далеко, до местного отделения вневедомственной охраны было рукой подать… Сообразил: конечно же в УВД округа или на Петровку. Как ни говори, а грабителей взяли на месте преступления, взломщиков квартир.

Интересно, где Скворчевский? В другой машине? Или показал удостоверение, успел отбрехаться и отпущен? Вот досада, если так!..

Привезли в УВД – зачем Петровке отдавать свою добычу? Они запишут победу на свой счет, те еще деятели статистики…

Первый раз Бурцева ввели под конвоем в казенное учреждение… Потом впервые в жизни бросили за решетку! В настоящую камеру-одиночку, с дверью из металлических прутьев. Наручников не сняли (первое нарушение!). Ну да и плевать! Зато следом протащили Скворчевского в другой конец коридора! Разумеется, в одну камеру не посадят…

Куда делся его напарник-телохранитель с лестничной площадки? Тоже прихватили или, согласно инструкции, помчался за подмогой?

Скорее последнее. При начальнике такой спецслужбы ротозей, которого мог бы схватить патруль вневедомственной охраны или даже ОМОН, ходить не будет. Оставил шефа и тихо ушел, чтобы не устраивать перестрелки и не нарываться на скандал. Группа захвата спокойно могла принять его за соучастника, стоящего на стреме…

А скандала все равно не избежать генералу!.. Разумеется, замнут, еще и извиняться перед Скворчевским станут, но все равно в своих кругах хвоста ему навертят. Есть ведь у него свой шеф… Заслать бы ему копию пленки с допросом Елизарова, чтоб все до кучи…

Садиться на деревянную, закрепленную лавку Бурцев не стал, обнаружив, что вокруг него – невероятная и мерзкая грязь.

Он знал: к этой грязи нельзя прикасаться ни в коем случае. Иначе она, как всякая тонкая материя, начнет впитываться в кожу, в кровь, в мысли…

Сергей облокотился на решетчатую дверь – голова еще кружилась, выглянул наружу. Седой коридорный старшина с дубинкой за поясом и длинным, как шомпол, ключом заметил его, подошел, спросил через губу:

– Чего тебе? Отойди от решетки!

– Снимите наручники, – сказал Бурцев, но из-за разбитых губ получилось невнятно, шепеляво.

– Что? – протянул старшина. – Садись, говорю!

– Снимите! – он показал скованные за спиной руки.

– Я тебе сейчас сниму, – вяло пригрозил коридорный. – Отойди и сядь.

А Сергей поймал себя на мысли, что уже ненавидит этого коридорного. Какие-то вывернутые ноздри, тонкие, бесцветные губы на плоской физиономии, свиные, туповатые глазки… Натуральный ублюдок! И вообще, козел вонючий, мент поганый!..

И тут же затормозил поток своей ненависти.

У него уже срабатывала психология затворника, узника, насмерть пронизанного отчаянием и злобой человека.

Не то что прикасаться к стенам и предметам – тут нельзя было даже находиться, ибо отрицательной эфир всасывался в кровь…

И в разум…

И попробуй жить потом на воле, среди нормальных людей, кто не изведал такого эфира, кто не отравился энергией ненависти и презрения.

Бурцев попытался представить коридорного в кругу семьи (должна же быть у него семья – жена, дети, старые родители?) – не удалось. Его образ сопротивлялся, не вписывался в нормальную человеческую среду.

– Пригласите офицера, – попросил Бурцев. – Я работник Генпрокуратуры, специальный прокурор.

– Кого тебе? Прокурора? – не расслышал старшина. – Будет тебе прокурор… Отойди от решетки!

Коридорный выдернул резиновую палку, прицелился сквозь решетку, чтобы ударить в живот, – Сергей предусмотрительно отошел и встал посередине камеры.

Нет, лучше абстрагироваться от реальности и думать о чем угодно, только не о собственном положении. Допустим, о скандале, который ждет генерала Скворчевского. Приятная и забавная мысль…

Нет, лучше думать о Наденьке. Или о колдунье Ксении…

О дочери! Это же прекрасно, думать о дочери! Ей сейчас должно быть шесть лет. Боже мой, скоро пойдет в школу! Платьице, белый фартук, цветы в руке… На кого она похожа? И как ее зовут… Как ее имя, Господи?!

Коридорный услышал этот немой возглас, словно Архангел возник перед решеткой, вставил ключ, отработанным движением распахнул дверь.