На обратном пути, когда они подчаливали лодку к мосткам, к ним навстречу вышел Николай Николаевич Безручкин. Он казался спокойным и, как всегда, уверенным в себе.

– Ну что, мужики, постреляли? – просто поинтересовался он.

Это был вызов: после предупреждения старшего Ерашова Безручкин ни разу не попадался ему на глаза. Кольт у Алексея лежал в кармане и заметно оттягивал брюки.

– Постреляли, – сказал Аристарх Павлович. – Патроны новые пробовали!

– И что? Хорошие патроны?

– Хорошие!

– Серьезные вы ребята, – похвалил Николай Николаевич. – Не зря ОМОН-то приезжал… Ну а как жить будем?

– Как прежде жили, так и будем жить, – многозначительно проговорил Аристарх Павлович.

– Прежде – это когда? До семнадцатого, что ли? – поинтересовался Безручкин. – Если как до семнадцатого, то у вас на сей раз ничего не выйдет. Тогда у Ерашовых были капиталы, а у наших – пушка в кармане. Теперь-то наоборот все, теперь с одной пушкой дела не сделаешь. Да и у нас тоже патроны неплохие.

– Я вам не советую говорить о патронах, – проронил старший Ерашов. – Хотите жить мирно – не зарьтесь на чужое.

– На чужое? – Николай Николаевич засмеялся. – Если это все твое – возьми! Возьми и неси!.. Да только унесешь ли? Пупок не развяжется?

– Веселый вы человек, – одобрил Алексей. – Не унывающий. А что, отец, возьмем его коммерческим директором? Пусть туристов веселит.

– Теперь он не пьет, так что не взять? – согласился Аристарх Павлович, занятый лодкой. – Мужик он с головой, из дерьма конфетку сделает.

Безручкин захохотал еще пуще, причем веселился откровенно, без всякой игры.

– Да уж возьмите, барин! Служить буду верой и правдой! Не откажи, отец родной! – Просмеялся, вытер слезы. – Шутить изволите, барин?

– Мы люди серьезные, – заверил Аристарх Павлович. – Соглашайся, пока предлагаем.

– Что же вы такие наивные, ребята? – жалея, проговорил Николай Николаевич. – Если мне пакость в арбитраже устроили, так уж все? Уж на коне?.. Запомните, любезные вы мои, перераспределение капитала уже произошло. Вы поздно хватились, поезд ушел. На первый раз я прощаю, но впредь не мешайте мне. Живите тихо и спокойно.

Старший Ерашов подошел к нему вплотную:

– Надо полагать, это ультиматум? А потом – военные действия?

– В отношении военных действий мне с вами не потягаться, – улыбнулся Николай Николаевич. – Вы же все – профессионалы в этом деле. На своем веку-то сколько народу поубивали?.. Я же человек мирный и стрелять не умею. Не валяй дурака, подполковник, и сестрице своей скажи, чтоб не дергалась. Мне это не нравится. – Он круто развернулся и неторопливо пошел к своему подъезду, словно подставляя спину под выстрел.

– Неужели он когда-то был пьяница и забулдыга? – спросил старший Ерашов, провожая взглядом Безручкина.

– Был, – вымолвил Аристарх Павлович. – И тогда от него натерпелись. И сейчас еще поплачем, конкурент серьезный.

– Что-то я ничего не понимаю…

– А что тут понимать, Алеша, – вздохнул Аристарх Павлович. – На чужого дядю работать не хотел, вот и гулял. Чуть дали волю – первый развернулся. На какие шиши, не знаю, может, тоже клад нашел…

Старший Ерашов сел на мостки и уронил руки.

– Знаешь, отец, а ведь с ним воевать придется. Хорошо, если капиталами… А я не хочу! Навоевался, настрелялся – не хочу больше!

…На следующее утро первой электричкой они благополучно привезли ордена в Москву и сдали на экспертизу. Однако пришлось задержаться еще на две ночи в ожидании заключения: в случае отрицательных результатов их бы пришлось возвращать домой. Аристарх Павлович и радовался, и страдал. Остановились у старшей дочери Ирины, а младшая, Наташа, прибежала и осталась рядом на оба дня. Наконец он познакомил их с новой родней, и все бы хорошо, да душа болела за домашних. Кроме Олега – женщины да дети, и что взбредет в голову соседу-конкуренту, пока Аристарх Павлович в Москве? Из Олега защитник-то никудышный, хоть бы догадались не ходить никуда по вечерам, когда темно. Валентину Ильинишну он предупредил, а остальных не успел – рано уезжали… Экспертизу наконец получили положительную, ордена оставили на хранение в сейфе Алмазного фонда и помчались на вокзал. Наташа поехала провожать и уже на перроне неожиданно рассказала, что квартиру в Москве ей теперь не получить никогда, что лимитчицам нет никаких льгот, а купить невозможно – цены бешеные. И разревелась на груди.

– Поехали домой! – заявил Аристарх Павлович. – Мы там дело затеваем, будет тебе и работа, и жилье. И жених тебе будет!

– Я к Москве привыкла, пап, – всхлипывая, сказала она и вдруг попросила: – Дай денег на квартиру. Всего двадцать миллионов.

Он сначала растерялся, потом решил, что дочь пошутила.

– Всего-то навсего – двадцать миллионов…

У тебя же есть деньги. Я из ваших разговоров поняла… Очень много денег. – Она не шутила, и это как- то неприятно поразило его. – Неужели тебе жалко каких-то двадцать миллионов?

– Это не мои деньги, – попробовал объяснить Аристарх Павлович. – Это наследство Ерашовых. Понимаешь, они вынуждены продавать свои родовые ценности, ордена своих дедов, чтобы выжить.

– Но ведь ты же нашел клад, – заявила Наташа. – Я слышала… А если ты нашел и вместе с ними затеваешь дело, значит, там есть твоя доля. Они обязаны поделиться с тобой по-честному.

– Мы ничего не делим! Мы все вместе!..

– Ну и живи с ними! – неожиданно с обидой бросила она и побежала по перрону, а издалека крикнула: – А к нам больше не приезжай!

Аристарха Павловича подбросило от таких слов: смешались жалость и негодование. Алексей и Вера стояли поодаль, чтобы не мешать разговору, однако последний крик Наташи был услышан. Они подошли к нему, растерянные и обеспокоенные, не понимая, что произошло. Дочери относились к новой родне ласково и учтиво, как и подобает младшим, и ничего не предвещало внезапной размолвки. Аристарх Павлович не знал, как все объяснить Алексею и Вере, и хорошо, что они пока не спрашивали ни о чем и давали ему возможность собраться с мыслями. Он скрыл от дочерей, что женился, – хотелось сделать им сюрприз, когда они наконец явятся домой и увидят Валентину Иль-инишну. Дело в том, что старшая, Ира, часто намекала ему о женитьбе, мол, пока не состарился, а то придется одному доживать. И теперь он думал, что, когда дочери узнают о молодой жене, на эту обиду наслоится еще и ревность и обязательно прозвучит упрек, мол, завел себе новую семью, а нас, родных дочерей, бросил, оставил нищими и бездомными.

Всю дорогу Аристарх Павлович страдал от этих обидных размышлений и никак не решался сказать о них, чтобы не обидеть «старших» своих детей. Но Алексей догадался без слов и, таясь от Веры, проговорил:

– Не горюй, отец… Я знаю из-за чего. Ты не думай об этом. Придут деньги – дадим. Орденов было жалко, а этого добра… Если еще между своими раздор пойдет – все погибнем…