скакнул в воду и поплыл на другую сторону. И тут увлеченный погоней зоотехник выматерился на конюхов и рванулся к омоновцам:

– Стреляйте! Бейте его, гада! Уйдет, с-сука!

Омоновцы пошевелили стволами, но старший хладнокровно сказал:

– Мы лошадей не стреляем! Нет приказа.

Зоотехник потряс кулаками, словно вратарь, пропустивший мяч, тем самым как бы вытолкнул из себя негодование и спросил на выдохе:

– И кого вы только стреляете? Нарядились, космонавты…

– Кого надо, того и стреляем, – проронил со значением старший, и товарищи его поняли шутку, сдержанно заулыбались.

Между тем жеребчик переплыл озеро, выскочил на берег и встряхнулся. Погоня оставалась на той стороне, и здесь ничего ему не угрожало. Насторожив уши, он послушал звуки в тихом по-вечернему сосновом бору и, склонившись к земле, принялся щипать траву.

Со дня смерти бабушки Полины минуло девять дней, потом еще девять, и наступило то состояние, когда о покойном начинает складываться память, когда он уже не мыслится как живой и временно куда-то отошедший и когда смерть становится печально-реальной действительностью.

Живым следовало жить, а это значит, забывать горе, ибо всякий затянувшийся траур, охватывая сознание, постепенно начинает разъедать изнутри саму суть жизни. Аннушка все это понимала и сама говорила – забывать, забывать! – будто заклинала свою скорбь, однако часто тянула Кирилла то на могилку, то в церковь, чтобы заказать молебен или поставить заупокойную свечу. К тому, что она каждое утро ходила с Олегом в храм, Кирилл уже стал привыкать.

Но однажды он проснулся раньше обычного, когда Аннушка еще спала на кровати, стоящей у противоположной стены. С утра в комнату бабушки Полины попадали только отблески солнечных лучей, и казалось, все пространство вокруг Аннушки светится золотистым сиянием. Он невольно залюбовался ею и, сам не зная отчего, лежал и улыбался. И тут, услышав тихие шаги за дверью, притворился спящим. Олег приоткрыл дверь, не перешагивая порога, долго смотрел на Кирилла, будто проверял, спит ли тот, и затем на цыпочках пошел к кровати Аннушки. Кирилл следил за ним сквозь щелку неплотно прикрытых век, сквозь радужные разводья ресниц, но «самый чуткий инструмент» и через эти помехи уловил в лице брата непривычное для него волнение. У Олега подрагивали губы и от сдерживаемого дыхания шевелились крылья носа. Он подкрался к Аннушке и, склонив голову набок, сначала посмотрел ей в лицо и взволновался еще сильнее, а потом дрожащей рукой потянулся к ее руке, лежащей поверх одеяла. Не касаясь ее, он как бы погладил руку от предплечья до кисти и, закусив губу, помотал головой. У Кирилла еще бродила в голове шальная мысль громко крикнуть или засмеяться, чтобы напугать брата, однако то, что он увидел, было очень серьезно. Олег вошел не разбудить ее, ибо он никогда не входил к ним в комнату и по утрам негромко стучал в дверь, чтобы взять Аннушку с собой в церковь. Он прокрался, чтобы полюбоваться на спящую Аннушку и вот таким образом погладить ее руку…

Несколько секунд он еще стоял над нею, кусая губу, затем так же неслышно удалился. Кирилл открыл глаза – Аннушка спала в своем золотистом ореоле и ничего не ощущала. И чем прекраснее казалось Кириллу ее лицо, тем сильнее росло в нем возмущение. Он сел и потянул со стула спортивные брюки: показалось, Олег таится за дверью и слушает. Кирилл снова лег. Надо притвориться спящим! А потом незаметно пойти за ними, проследить весь путь, чтобы разоблачить подлость брата. И пусть он валит в свой монастырь!

Кирилл не успел натянуть одеяло – в дверь постучали, и Аннушка встрепенулась. Она всегда просыпалась мгновенно…

– Ты не спишь? – спросила она счастливым голосом и вскочила. – Это Олег стучит. В храм пора!

– Я пойду с вами! – скрывая свои возмущенные мысли, сказал Кирилл.

Она мимолетно коснулась губами его щеки, воздушная ткань ее ночной рубашки при этом ощекотила плечо и грудь, и тут же отпрянула – легкая и неуловимая, как золотистое сияние.

– Я так ждала этого!.. Одевайся, к службе опоздаем!

Олег поджидал на парадном крыльце, и от глаз Кирилла не ускользнуло его недоумение, что Аннушка вышла не одна. Кирилл сделал вид, что ничего не заметил, что ему нравятся утро, солнце и предстоящий путь в церковь. Олег давно уже снял стоптанные кирзовые сапоги и невзрачный, неуместный для жаркого лета костюм и теперь был одет в легкие брюки и темную рубашку, правда, застегнутую на все пуговицы. Аннушка постепенно убедила его, что ходить в мужицких одеждах и дома и в церковь неприлично, и так же постепенно переодела его и заставила даже носить легкие дешевенькие кроссовки.

Он послушался только Аннушку, и это обстоятельство было еще одним доказательством всех догадок Кирилла.

В церкви, еще до начала службы, Олег встал на колени лицом к стене и таким образом как бы уединился. В этом положении он остался, когда началась служба, и Кирилл шепотом спросил, почему это он так стоит, когда все остальные жмутся поближе к алтарю и даже гуляют по храму.

– Не знаю, – проронила Аннушка. – Но так молятся великие грешники, лишенные причастия, и духовные подвижники.

– А ты о чем молишься?

– Только за тебя молюсь, – призналась она, не поднимая глаз.

Ему захотелось обнять ее, прижать и не отпускать ни на миг: откровенность Аннушки неожиданно растрогала и взволновала его. Однако он сдержался и прошептал:

– Буду приходить с тобой каждый день.

В ответ она нашла его руку и незаметно пожала пальцы.

Они не достояли службу до конца и, оставив Олега у стены, тихо ушли из храма. Аннушка потянула Кирилла сначала к могиле Варвары Николаевны. Сирень уже отцвела, кусты вокруг оградки темнели пустой зеленью, но гранитный девичий лик все равно отсвечивал розовым.

– Знаешь, Кирилл, я навоображала себе жизнь, – призналась Аннушка. – Такую светлую, беззаботную… Это же естественно, правда? А теперь боюсь ее судьбы. Пока не знала, мне так хорошо было возле Варвары Николаевны. Я с ней разговаривала, как с сестрой, ну, или с близкой подругой… Придумала какую-то ерунду, будто я – это она в прошлом. Будто я снова родилась и у меня другое имя, фамилия. Это все из теории, что мы не первый раз на свете живем… Полина Михайловна рассказала мне о Варваре Николаевне, и я испугалась.

Она по-детски прижалась к Кириллу, залезла к нему под мышку, как птенец под крыло. Кирилл тихо рассмеялся:

– Чего же ты напугалась? А еще офицерская жена!

– Невеста, – поправила она. – И боюсь остаться невестой навсегда.

– Да почему же? Почему?

– Потому что мы только собирались пожениться – возникло препятствие! – с подступающими слезами в голосе проговорила Аннушка. – За ним еще… Мне чудится в этом рок. А Варвара Николаевна так и умерла невестой.

– Хорошо! – решительно сказал Кирилл. – Давай обойдем препятствие. Сегодня же пойдем и зарегистрируемся!

– Не в этом дело, Кирилл! – с внутренней болью вымолвила она. – Телеграфный столб можно обойти, а препятствия в судьбе не обойдешь. Ну как ты не понимаешь?

Кирилл встряхнул ее и развернул к себе лицом:

– Скажи, почему Варвара Николаевна умерла невестой?

– Зачем тебе это знать? Ни к чему…

– Нет, скажи!

– Но легче не станет, – заверила она. – Появится больше сомнений. Ты будешь думать…

– Я хочу знать! – отрезал Кирилл.

Аннушка помедлила, словно хотела уйти от разговора, пощипала зеленое семя с сирени, посеяла его в траву на задернованной могиле и все-таки нехотя сказала:

– Жениха Варвары Николаевны убили пьяные солдаты в семнадцатом году. Он был офицер, подпоручик,