– А черт с ним, – сказала Аля. – Поцелуйте меня, пожалуйста, еще раз, Ахмед Львович.

Обход двора продолжался. В центре Попенков остановился и стал рассматривать очень внимательно стены дома и раскрытые окна квартир.

– Вениамин Федосеевич, я еще вчера хотел вам сказать, – осторожно обратился Николаев. – Дело в том, Вениамин Федосеевич, что вами заинтересовались.

– Что? Как? Где? – вскричал Попенков. – Где мной заинтересовались?

– Там, – многозначительно сказал Николаев и показал большим пальцем в небо.

Попенков упал на живот и пополз, выворачивая голову наподобие провинившегося пса и высовывая язык. Потом он вскочил и на пуантах, подчиняясь одному ему слышной трагической музыке, заскользил по двору. «Асса, – шептал он себе под нос, – асса, танец всем на загляденье, оп-па, оп-па, оп-па-па!»

Весь двор с интересом следил за пируэтами Попенкова, за его скачками, за трагическими всплесками и вывихами рук, за огненными улыбками, поклонами и экивоками в адрес зрителей, за волчкообразным вращением и замиранием в трепетании.

Николай Николаевич, поначалу завороженный танцем, перепугался насмерть, когда Попенков лег на асфальт. Он подбежал к нему, прилег рядом и зашептал:

– Вениамин Федосеевич, встаньте, родной! Не терзайте мое сердце. Вас хотят ввести в комиссию за культурный быт. Учитывая ваш опыт, Вениамин Федосеевич, вашу хватку, вкус...

Попенков быстренько вскочил и отряхнулся.

– Что ж, я согласен! – воскликнул он. – В комиссию я охотно. Давно пора меня в комиссию, шуши маруши формазат-рон!

– Я наведу в быту порядок, – перевела Зиночка.

– Кстати, Николаев, – Попенков медленно пошел по двору и сделал знак начальнику ЖЭКа следовать за ним. – Кстати, руфирхаратари кобло батор...

– Будьте любезны, по-русски, – взмолился Николаев.

– Пора уже понимать, – раздраженно сказал Попенков. – Ну, ладно. В общем, так. Завтра мои родственники хотят переоборудовать крышу, сделать там люк, чтобы я мог из лифта выходить прямо на крышу.

– Зачем? – в панике спросил Николаев.

– Как зачем? Вы знаете, что я иногда пользуюсь лифтом для... для прогулок. Хочется иной раз и на крыше посидеть.

– Это я, конечно, понимаю, – сказал Николаев, – ваше желание мне понятно, но дело в том, Вениамин Федосеевич, что наш дом в очень тревожном, почти в аварийном состоянии. Сегодня мне об этом докладывал техник-смотритель, и я боюсь, что отверстие в крыше совсем расшатает устои...

– Ерунда. Паникерство. Технику-смотрителю давно пора в мир иной, – сказал Попенков. – Короче, дискуссии закончены. Завтра мои родственники сделают люк.

Вдруг над двором пронесся крик:

– Граждане!

И все, подняв головы, увидели техника-смотрителя, стоящего на карнизе пятого этажа. Балансируя, он махал руками, словно большая бабочка билась в невидимое стекло.

– Граждане! – кричал он. – Третью ночь не сплю, ничего не ем, зубы расшатались, покидают силы... Граждане, наш дом в аварийном положении! Посмотрите, неужели вы не замечаете, он стал наподобие итальянской башни в городе Пиза. Фундамент может продержаться не больше недели. Он сам мне об этом сказал! Граждане, необходимы срочные меры! Граждане, все докладные записки кладут под сукно!

Чтобы не упасть, техник-смотритель делал кругообразные движения руками, но был похож не на птицу, а на несчастную бабочку, потому что на нем был широченный цветной женин халат, из-под которого высовывались нагие ноги.

Никто не заметил, как оказался на карнизе Попенков, все только увидели, что он быстро скользит к технику-смотрителю.

– Граждане! – в последний раз воззвал техник-смотритель и в это время был схвачен стальной рукой Попенкова, смявшей в мгновение ока яркую ткань халата.

– Видели психа? – гаркнул вниз Попенков, рассыпая молнии из горящих глаз, таща под мышкой обвисшее тело техника-смотрителя. – Граждане, он сумасшедший! Никулу чикулу грам, оус, суо!

– Психам и паникерам нет места в культурном быту! – крикнула Зинаида.

Попенков с телом техника-смотрителя молниеносно вскарабкался по водосточной трубе, прогрохотал по крыше и скрылся в слуховом окне.

Жильцы, ошарашенные и возбужденные, приступили к Николаю Николаевичу. В чем дело? Что случилось? Есть ли основания для эвакуации? Из-за чего тронулся техник-смотритель?

– Граждане, сохраняйте полное спокойствие, оставайтесь на своих местах, – увещевал их Николаев. – Конечно, определенные основания для беспокойства имеются, фундамент в довольно напряженном положении, я тоже с ним беседовал, но катастрофа рисуется только в отдаленной перспективе, где-то в конце квартала, не раньше. Граждане, завтра утром я иду в райжилуправление, даю там бой. Вернусь иль на щите, иль со щитом. Хотелось бы, чтобы ваши мысли и сердца были в этот момент со мной.

– А что это мы слышали, Николай Николаевич? – крикнул Проглотилин. – Попенков крышу собирается долбить?

– Так мы и до конца квартала не дотянем, рухнет хибара! – завопил пронзительно Аксиомов.

Фучинян, сгруппировавшись, прыгнул в центр круга.

– Здесь Фучинян! – крикнул он. – Все меня знают – я здесь! Я этого дела не допущу. Крыша будет цела! А Стальной Птице крылышки мы пообломаем. Васька, Толик, верно я говорю?

– Попилим на расчески Стальную Птицу! – крикнул Васька.

Жильцы загудели.

– Никулу чикулу грам, оус, суо! – в панике закричала Зинаида Попенкова. – Николай Николаевич, что же это получается? Стихийное сумасшествие?

– Граждане, спокойствие. Граждане, порядок, – увещевал Николаев. – Снятие части крыши не угрожает непосредственной катастрофой. Граждане, надо понять Вениамина Федосеевича, надо войти и в его положение. Граждане, спокойствие. Граждане, давайте договоримся.

Но толпа еще сильнее загудела, возбуждаемая боевым и напористым видом Фучиняна.

– Это все из-за Попенкова! – кричали люди.

– Всю ночь дом сотрясается невероятным образом!

– Выселить его!

– Открыть парадное!

– Надоело!

– Долой Стальную Птицу!

– Граждане, я постараюсь войти с этим вопросом к Вениамин Федосеевичу, – умолял Николаев (никто не узнавал сурового администратора), – постараюсь его уломать. Граждане, я почти обещаю, что крыша будет цела.

Солнце закатилось, сгущались сумерки, но жильцы не расходились, и в глухо гудящей толпе вспыхивали спички, трепетали огоньки зажигалок, мерцали сигареты и глаза, весь темный двор был наполнен тревожным шевелящимся мерцанием. Фучинян, Проглотилин и Аксиомов по пожарной лестнице полезли на крышу. Они решили спасти ее своим бдительным дежурством и готовностью к любому, даже смертельному бою. Младшие Самопаловы, Зураб и Валентин, блокировали черный ход. Ахмед и Аля Цветаева вызвались подежурить в садике. Товарищ Зинолюбов занял наблюдательный пост в квартире Цветковых. Мария Самопалова и Агриппина объявили забастовку и легли спать впервые за восемнадцать лет. Лев Устинович выправил бритву, а Зульфию вооружил ножницами. Словом, все жильцы внесли посильную лепту в коллективный протест против самоуправства Попенкова.

Ночь прошла тревожно, спали урывками, целовались лихорадочно, курили, курили, иные выпивали, иные готовились к эвакуации, никто не знал, что принесет утро.

Фучинян, Проглотилин и Аксиомов сидели на коньке крыши, давили на троих, настроение было приподнятое, вспоминались былые бои на пространстве от Волги до Шпрее. Несколько раз им казалось, что над ними, застилая звезды, с тихим реактивным свистом проносится какое-то темное тело, и они тогда