жалели, что не располагают зенитной установкой.

Солнце поднялось быстро, выкарабкалось из городских теснин, повисло над Москвой. Крыша сразу раскалилась.

В восемь часов утра бойцам самообороны показалось, что под ними, на чердаке, кто-то есть. Быстро заняли боевую позицию, сгруппировались. Из слуховых окон вылезли родственники Попенкова – родственник Кока, родственник Гога и родственник Дмитрий. Они были с топорами, с пилами-ножовками, с молотками.

– Привет, хлопцы! Загораете? – сказал родственник Дмитрий бойцам самообороны. – А мы с утра пораньше за работу.

– А ну-ка, мальчики, весело с песнями вниз! – скомандовал Фучинян и выдвинулся вперед.

– Посмотри, Митя, – сказал родственник Кока, глянув на мостовую, – высота большая. Если кого случайно толкнуть – в лепешку! Как ты думаешь?

– Кисель будет из человека, – грустно предположил родственник Гога.

– Жидкость, – подвел итог родственник Дмитрий и начал пилить крышу.

– Сейчас проверим, что получится, – сказала самооборона и засучила рукава.

Крыша вздулась и хлопнула под их первым тяжелым шагом.

Родственники, бросив свои шуточки, тоже сгруппировались и двинулись навстречу. Татуированные их мускулы надулись таким образом, что, казалось, это движутся не три человека, а сцепление страшных шаров; из кулаков их щелчками выскочили узенькие жала стопорных ножей; оскаленные золотые зубы отсвечивали на солнце; также отсвечивали на солнце перстни, браслеты, брелоки, серьги и кольца. В жгучем свете утреннего солнца на бойцов самообороны двигалась в заграничных жилетах и кованых башмаках яркая жизнерадостная смерть.

– Васька, правого бери! Толик, левого бери! А я Гогу нехорошего возьму! – завопил Фучинян и бросился вперед.

Началась самооборона без оружия. Стопорные аргентинские ножи родственников со свистом рассекали воздух, но попадали в пустоту. Фучинян, Проглотилин и Аксиомов, вспоминая уличные бои, дергали родственников за ноги, били им по носам. Слезы и сопли родственников фонтанами вздымались в голубое небо, но все-таки ножи есть ножи, и пролилась кровь, и оттеснили наших молодцев к краю крыши.

Вдруг в тылу у родственников послышался грохот. По крыше ползли четыре брательника Самопаловы, писатель, художник, мотоциклист и big beat.

– Отступили! – скомандовал родственник Дмитрий и первым спрыгнул вниз. За ним сиганули с крыши родственник Кока и родственник Гога.

Бойцы самообороны в ужасе склонились, вообразив себе превращение этих мощных организмов в лепешку, в кисель, в жидкость. Однако родственники приземлились благополучно и бросились наутек в разные стороны.

В 8 часов 30 минут на северной торцевой стороне дома появилась первая трещина. В трещину высунулась Мария Самопалова и закричала на весь Фонарный переулок:

– Ратуйте, люди добрые!

В 8 часов 45 минут у парадного подъезда скопились все жильцы дома № 14, а также сочувствующая публика из соседних домов. Домашние животные – кошки, шпицы, фокстерьеры, доги, прыгали из окон на мостовую. Выпущенные из клеток чижи, канарейки, попугаи многоцветным облачком парили над толпой. Из водосточных труб лилась изумрудная вода аквариумов, а в ней струились вуалехвосты, красноперки, вьюны. Хлопали ставни, сквозняки гуляли по опустевшим квартирам, опрокидывая горшки с вечнозеленой флорой. Слышались стенания. Жильцы тосковали по оставленным вещам, по предметам обихода, по дорогим и милым безделушкам.

В толпе метался во вздутом женином халате техник-смотритель.

– Граждане! – кричал он. – Я произвел расчет. Дом еще может продержаться двадцать семь минут. Можно еще что-то спасти! Надо только открыть парадное! Очистить вестибюль!

– Открывай парадное!

– Ломайте двери!

– К чертям собачьим!

– Гарнитур, родненькие, только купили! Семь лет копили, не пили – не ели!

– Ломай!

Двери уже гнулись под напором толпы, а внутри Попенков спокойно завязывал галстук, вкалывал в него бриллиант, полировал ногти, влезал в чугунные сапоги.

– Ты что-нибудь придумаешь, правда? – металась подпрыгивая, как пушбол, Зинаида. – Ты найдешь выход, милый, родной, гений человечества, моя гигантская Стальная Птица? Жужо жирнава жуко журо?

– Ножи мурлоки квжл чжтазу! – спокойно ответил Попенков. – Ты боишься этой толпы, моя Лорелея? Жалкая толпа, вшивота. Десять минут работы для циклона. Филио дронт чириолан!

И, одним махом сорвав все гвозди, он распахнул дверь и предстал перед жильцами.

Наступила тишина. Техник-смотритель, вспомнив вчерашнюю таску, спрятался в толпе.

– Зачем вы собрались? Чего вы хотите? – спросил Попенков, скрестив руки на груди.

– Хотим вышвырнуть тебя вон, Стальная, – ответил перебинтованный и совершенно героический Фучинян.

– Вышвырнуть вон? – усмехнулся Попенков. – А теперь выслушайте мои условия. – Глаза его зажглись далеким тайным и страшным огнем, из горла вырвались звуки, похожие на реактивные выхлопы. – Дронт халеоти фынг, сынг! Хофрысхи ласр фури тал от...

– А мы вашего языка не понимаем! – крикнули из толпы. – Уходите, товарищ, покуда цел!

Попенков с видимым усилием перешел на русский язык:

– Мои условия таковы. Все возвращаются по своим квартирам, получают ткацкие станки, станки прибудут к вечеру – и за работу! Понятно? Кое-кем, конечно, придется пожертвовать. Некоторые будут подвергнуты чизиоластрофитации. Чучуху, клочеки, дрочеки?

– Если ты нас хочешь взять на понял-понял, – сказал Фучинян, – то мы сами тебя возьмем на понял- понял. Понял?

Он еще придвинулся, и все придвинулись, и Попенков вдруг действительно понял, что ему несдобровать: кольцо сужалось, а прямо над ним висел проклятый жестяной козырек. Конечно, козырек можно было бы и пробить, но в этот момент как раз кто-нибудь и схватит тебя за чугунные ноги. Выхода почти не было, и он внутри себя уже расхохотался трагически над таким глупым концом своего большого дела.

В какое-то мгновение настала вдруг полная тишина, и в это мгновение влетел дробный приближающийся цокот копыт. Стук копыт в Москве явление из ряда вон выходящее, все обернулись и увидели в конце Фонарного переулка галопирующую белую лошадь, на которой восседал начальник ЖЭКа Николай Николаевич Николаев. Было 9 часов 15 минут утра. Николаев возвращался из райжилуправления со щитом, да еще и на белой лошади с широкой грудью, с округлым мощным крупом, с лукавыми розовыми глазами, с челкой, развевающейся, как праздничный флажок. Неторопливо галопируя, лошадь напоминала старинную каравеллу, весело идущую по свежему морю под раздутыми белыми парусами.

Приблизившись и увидев толпу возле подъезда, увидев распахнутые окна и разветвленные трещины в стенах, Николай Николаевич вытащил из-за пазухи сверкнувший на солнце корнет-а-пистон и приблизил его к губам.

– Граждане родные, сестры и братишки! – торжествующе запел корнет. – Райжилуправление выделило дом! Дом восьмиэтажный, весь почти стеклянный, весь почти пластмассовый, уверяю вас! В сказочном квартале, в экспериментальном, всем на загляденье высится чертог! Голубые ванные, рядом унитазы, мусоропроводы ожидают вас! Каждому солярий, каждому дендрарий, каждому столовую, каждому бассейн! Собирайтесь, граждане, сестры и братишки, пестрым караваном к счастью потрусим!

– Ура! – закричали все жильцы и, забыв про Попенкова, ринулись в свое расползающееся жилище за вещами. Попенков успел юркнуть в лифт.

В девять часов тридцать минут к подъезду подошел обоз, посланный райжилуправлением. Это были мохнатые живчики пони, задорно грызущие узорные удила, бьющие сильными копытцами в асфальт. Они