Электроды были закреплены. Процесс, конечно, не причинил боли с самого начала и до конца. Только легкое покалывание, за порогом ощущения.
Потом шел Тербор, который спокойно и бесстрастно сидел все пятнадцать минут процедуры. И Манн, который дернулся от первого прикосновения электродов, а затем все время вращал глазами, будто хотел повернуть их в обратном направлении и смотреть через дырку в затылке.
— А теперь… — начал Дарелл, когда все было закончено.
— А теперь, — извиняющимся тоном сказал Антор, — есть еще одна персона в доме.
Нахмурившись, Дарелл спросил:
— Моя дочь?
— Да. Я предлагал, чтобы она осталась дома сегодня вечером, если вы помните.
— Для энцефалографического анализа? Ради Галактики, зачем?
— Я не могу продолжать без этого.
Дарелл пожал плечами и поднялся по лестнице. Аркадия, слышавшая все в подробностях, убрала приемник до того, как он вошел, потом с кротким послушанием последовала за ним вниз. Впервые в жизни, исключая тот раз, когда брали основной образец ее разума в детстве, для опознавательных и регистрационных целей, она оказалась под электродами.
— Можно, я посмотрю? — спросила она, протягивая руку, когда все кончилось.
Доктор Дарелл сказал:
— Ты не поймешь, Аркадия. Не пора ли тебе в постель?
— Да, папа, — ответила она скромно. — Спокойной ночи всем.
Она взбежала по лестнице и бухнулась в кровать, сведя до минимума основные приготовления. Пристроив рядом с подушкой приемник Линтуса, она чувствовала себя героем из фильма. И поминутно прижимала его к груди — как здорово шпионить!
Первое, что она услышала, были слова Антора.
— Господа, анализы всех удовлетворительны, ребенка тоже.
Ребенок, подумала она с отвращением, и в темноте рассердилась на Антора.
Теперь Антор открыл свой портфель и взял из него несколько десятков записей мыслительных волн. Это не были оригиналы. И портфель не был снабжен обычным замком. Если ключ держала бы рука другого, а не его собственная, то содержимое портфеля бесшумно и медленно окислилось бы до неразборчивого пепла. То же самое происходило и с записями — через полчаса после того как их вынимали из портфеля.
Но за время их короткого существования Антор успел быстро рассказать:
— Здесь записи нескольких второстепенных государственных служащих Анакреона. Это — психолог Локрисского Университета; это — промышленник на Сайвенне. Остальные — вы видите сами.
Они сдвинулись ближе. Для всех, кроме Дарелла, они были дрожью на пергаменте. Для Дарелла они кричали на миллионах языков.
Антор слегка подчеркнул свои слова:
— Я обращаю ваше внимание, доктор Дарелл, на плоскую область среди побочных волн Тауйана в лобной доле — что является общим для всех этих записей. Воспользуетесь моей аналитической, сэр, чтобы проверить это утверждение?
Аналитическая линейка имела такое же отдаленное, как небоскреб к лачуге, отношение к этой детсадовской игрушке, логарифмической линейке. Умелой рукой доктор провел нужную операцию. Потом от руки сделал несколько набросков результатов и, как и утверждал Антор, увидел невыразительные плоскости в областях лобной доли, где нужно было ожидать сильных колебаний.
— Как вы это объясните, доктор Дарелл? — спросил Антор.
— Я не уверен. Экспромтом я не смогу объяснить, как это возможно. Даже в случаях амнезии бывают подавления, но не удаление. Коренная мозговая хирургия, наверное?
— О, что-то было удалено, — воскликнул Антор, нетерпеливо, — да! Не в физическом смысле, однако. Вы знаете, Мул мог делать именно это. Он мог подавить полностью все способности к определенным эмоциям или позиции разума, и не оставить ничего, кроме только такой вот плоскости. Разве что…
— Разве что Второй Фонд мог сделать то же самое. Не так ли? — спросил Тербор с вялой улыбкой.
Не было никакой нужды отвечать на этот совершенно риторический вопрос.
— Что навело вас на подозрения, господин Антор? — спросил Манн.
— Это не я. Это доктор Клейз. Он собрал больше образцов мыслительных волн, чем Планетарная Полиция, но по другим линиям. Он специализировался на интеллигенции, государственных служащих и лидерах бизнеса. Видите, совершенно очевидно, что если Второй Фонд направляет исторический курс Галактики, нас, то они должны делать это незаметно и в возможно минимальной степени. Если они действуют через умы, как должны, то это умы людей с влиянием: культурным, промышленным или политическим. Доктор Клейз сам был обеспокоен этим.
— Да, — возразил Манн, — но есть ли подтверждения? Как действуют эти люди, я имею в виду тех, с плоскостями? Может, все это совершенно нормальный феномен?
Он как-то отчаянно смотрел на остальных по-детски голубыми глазами, но ответной поддержки не встретил.
— Я оставляю это доктору Дареллу, — сказал Антор. — Спросите у него, сколько раз он видел этот феномен в своих исследованиях или в своих отчетных случаях, описанных в литературе за последнее поколение. И еще спросите его, действительно ли эти факты были обнаружены почти в одном из каждой тысячи случаев среди категорий людей, исследованных доктором Клейзом.
— Думаю, здесь нет сомнения, — задумчиво произнес Дарелл, — все это искусственные интеллекты. Они были изменены. Отчасти, я подозревал это…
— Я знаю, доктор Дарелл, — сказал Антор. — Я знаю и то, что вы однажды работали с доктором Клейзом. Я бы хотел знать, почему вы перестали.
Фактически, враждебности в этом вопросе не было. Скорее, просто осторожность, но, во всяком случае, последовала длинная пауза.
Дарелл по очереди посмотрел на своих гостей, потом резко сказал:
— Потому что битва Клейза была бессмысленной. Он боролся с соперником, слишком сильным для него. Он обнаруживал — и мы, он и я, знали, что он должен обнаружить, — что мы сами себе не хозяева.
Семик, показав зубы, сказал:
— Этот парень Клейз, я ничего о нем не знаю. Как он умер?
Антор отрезал:
— Он
— Теперь
— Да, — ровно ответил Антор, — но так или иначе, к этому были близки мы все. Вот почему вы все были выбраны. Я студент Клейза. Доктор Дарелл — его коллега. Джоул Тербор в выступлениях по радио осуждал нашу слепую веру в спасительную руку Второго Фонда, пока правительство не изолировало его — не без содействия, заметьте, могущественного финансиста, чей мозг показывает то, что Клейз называл Измененной Плоскостью. У Хомира Манна самое большое из существующих домашнее собрание Мулинианы, если можно использовать это слово для обозначения собранных данных, касающихся Мула. Он опубликовал несколько статей, содержащих предположение о природе и функциях Второго Фонда. Доктор Семик, как
