Элветт Семик дернул нижней губой и обнажил зубы, поджав губы и сморщив при этом лицо, что предшествовало каждому его высказыванию.
— Ну, давай дальше. Расскажи нам о юноше.
Доктор Дарелл сказал:
— Его имя Пеллеас Антор. Он был учеником моего старого коллеги Клейза, который умер в прошлом году. Клейз послал мне его мозговой образец на пятом подуровне, прежде чем умер. Образец, который был сейчас сверен с образцом этого человека перед вами. Вы знаете, конечно, что мозговой образец не может быть идеально скопирован, даже людьми Науки Психологии. Если вам это неизвестно, придется поверить мне на слово.
Тербор сказал, поджав губы:
— Нужно же с чего-то начинать. Мы поверим тебе на слово, тем более что после смерти Клейза ты стал величайшим электроневрологом. В конце концов, именно так я охарактеризовал тебя в моем видеокомментарии, и даже сам верю в тебя. Сколько вам лет, Антор?
— Двадцать девять, господин Тербор.
— Хм-м-м. И вы тоже электроневролог? Знаменитый, наверное.
— Пока я еще изучаю эту науку. Но много работаю, и обучение у Клейза многое мне дало.
Вмешался Манн. Он слегка заикался, когда волновался:
— Я… Я хочу, чтобы вы н… начали. Я думаю, все слишком много г… говорят.
Доктор Дарелл приподнял бровь в сторону Манна:
— Вы правы, Хомир. Начинайте, Антор.
— Нет пока, — медленно произнес Пеллеас Антор, — потому что прежде чем мы сможем приступить, хотя я ценю мнение господина Манна, я должен запросить данные мозговых волн.
Дарелл нахмурился:
— Что такое, Антор? О каких данных ты говоришь?
— Образцы всех вас. У вас есть мой, доктор Дарелл. Я должен взять ваш и всех остальных. И я должен снять замеры сам.
Тербор сказал:
— У него нет причин доверять нам, Дарелл. У молодого человека есть право на это.
— Спасибо, — сказал Антор. — Может, пойдем в вашу лабораторию, доктор Дарелл, и там продолжим? Я позволил себе вольность сегодня утром, проверив ваш прибор.
Наука электроэнцефалография была одновременно новой и старой. Она была старой в том смысле, что знание микропотоков, производимых нервными клетками живых существ, принадлежит к безмерной категории человеческого знания, происхождение которого полностью забыто. Это было знание, своими корнями уходившее в ранние следы человеческой истории…
И все-таки она была новой. Факт существования микропотоков дремал на протяжении десятков тысяч лет Галактической Империи как одна из ярких и причудливых, но совершенно бесполезных отраслей человеческого знания. Некоторые пытались классифицировать волны на бодрствующие и спящие, спокойные и возбужденные, здоровые и больные, но даже в самых ярких концепциях имелась кучка недействительных исключений.
Другие пытались доказать существование групп мозговых волн, по аналогии с хорошо известными группами крови, и показать, что внешнее окружение было определяющим фактором. Это были расисты, которые требовали, чтобы человек был разделен на подвиды. Но такая философия не могла иметь успеха на фоне непреодолимого вселенского движения, включающего в себя движение Галактической Империи — единственной политической единицы, покрывающей двадцать миллионов звездных систем, охватывающего всех Людей, от центрального мира Трантора (теперь великолепная и невыносимая память о великом прошлом) до самого одинокого астероида на Периферии.
И потом, опять-таки, в обществе (а таким была Первая Империя), отдавшим предпочтение физическим наукам и бездушной технологии, было смутное, но мощное социологическое отталкивание исследованиям о разуме. Они были менее респектабельны, потому что не приносили немедленной пользы. И они слабо финансировались, с тех пор как стали менее прибыльными.
После разрушения Первой Империи наступило раздробление организованной науки — назад, назад, даже мимо основ атомной энергии, к химической энергии угля и нефти. Единственным исключением из этого, конечно, был Первый Фонд; искра науки, оживленная и растущая все интенсивнее, была сохранена и подкармливала пламя. И все-таки там тоже правила физика, и мозги, кроме как в хирургии, были запущенным участком.
Хэри Селдон первым выразил то, что в последствии стали принимать как истину.
«Микропотоки нервной системы несут в себе искру каждого изменяющегося импульса и отклика, сознательного и несознательного. Мыслительные волны, записанные на аккуратно разграфленную бумагу, в дрожащих пиках и впадинах являются отображением объединенных мыслепульсаций миллиардов клеток. Теоретически анализ должен показывать мысли и эмоции субъекта до самого конца и в самых мельчайших нюансах. Будут обнаружены различия, которые обусловлены не только массой физических дефектов, унаследованных или приобретенных, но также меняющимися состояниями эмоций, обусловленными образованием и опытом, даже чем-то столь неуловимым, как изменение философии жизни субъекта.»
Но даже Селдон не смог пойти дальше предположений.
И вот уже пятьдесят лет люди из Первого Фонда прорываются в эту невероятно огромную и сложную сокровищницу нового знания.
Приближение, естественно, происходило с помощью новой техники. Как, например, использование электродов на мозговом шве только что разработанными методами, которые давали возможность производить контакт непосредственно с клетками серого вещества, даже не выстригая волосы на черепе. А записывающее устройство автоматически считывало данные мыслительных волн как в общем и целом, так и по отдельным функциям шести независимых переменных.
Но что было, пожалуй, наиболее важным — это растущее уважение к энцефалографии и энцефалографам. Клейз, самый великий из них, в собрании ученых занимал равное место с физиками. Доктор Дарелл, хотя уже и не занимался активно наукой, был известен своими блестящими успехами в энцефалографическом анализе почти так же, как и тем фактом, что он был сыном Бэйты Дарелл, великой героини прошлого поколения.
И вот теперь он сидел в собственном кресле. Нежные прикосновения к черепу легких как перышко электродов едва чувствовались, в то время как вакуумные иглы колебались туда-сюда. Он сидел спиной к записывающему аппарату. Иначе, как хорошо известно, вид движущихся кривых вызывал невольное желание контролировать их, и с заметными результатами. Но доктор знал, что центральная шкала показывает строго ритмичную и малоизменяющуюся кривую сигма, которую нужно было ожидать от его могучего и дисциплинированного ума. Она будет усилена и очищена в дополнительной шкале, относящейся к волне мозжечка. Из лобной доли пойдут резкие, почти прерывистые скачки, и мягкие колебания из находящихся в подкорке областей с их узким диапазоном частот…
Он знал образец своей мыслительной волны настолько, насколько художник может точно знать цвет своих глаз.
Пеллеас не делал никаких комментариев, когда Дарелл поднялся с откидного стула. Молодой человек суммировал семь записей быстрым всеобъемлющим взглядом того, кто точно знает, какой мимолетный аспект должен привлекать внимание.
— Если не возражаете, доктор Семик.
Желтое старое лицо Семика было серьезным. Наука электроэнцефалография была одного с ним возраста, он знал о ней очень мало; выскочка, которую он едва выносил. Он знал, что стар и что волна- образец покажет его. Морщины на лице показывали это, сутулость при ходьбе, дрожание рук, но
