Андреа могла одна располагать всем бунгало, поскольку Лэрри, как она предполагала, где-то шлялся, пытаясь соблазнить Кэроул Пейдж. Она сидела за пишущей машинкой, работая над предложением, которое она и Лэрри должны показать мистеру Ямато, когда он прибудет послезавтра. Сюжетную линию Андреа строила так деликатно, что была уверена: мистеру Ямато понравится.

Переговоры с бизнесменом из Токио были ее идеей, хотя Лэрри думал, что его. После унижения на церемонии вручения наград, на которой Лэрри не оповестил об участии Андреа в его работе, – черт возьми, ее полной ответственности за его предполагаемую работу, – ее первым порывом было отправиться за кулисы, отделать его при всех и уйти. Но когда она увидела, как Лэрри красуется перед камерами и искренне говорит всем, что он одаренный писатель, Андреа решила сдержаться и выждать своего часа.

Она притворялась, что все идет, как прежде, но на самом деле выискивала лучший способ для отмщения. Идея пришла к ней несколько недель назад, когда она прочитала, что мистер Ямато, четвертый в списке самых богатых людей в Японии, имеет пунктик: Марион Стар. Он был неистовый коллекционер и часто поражал гостей на своих приемах, декламируя без единой ошибки целые монологи из ее фильмов. Когда до Андреа дошел слух, что при перестройке дома Марион был найден ее дневник, у нее родился план мести. Тогда-то она и начала расчетливо заинтересовывать Лэрри в истории Марион Стар и посеяла в его голове идею, что он сам захотел написать этот сценарий и заполучить мистера Ямато для постановки фильма. После организации встречи между ними – и снова Лэрри полагал, что это его заслуга, – она внушила Лэрри, что, поскольку грандиозный успех и сборы гарантированы, ему следует вложить в проект и свои собственные деньги.

Андреа не ставила своей целью просто публичное унижение, она хотела, чтобы Лэрри постиг и финансовый крах.

Андреа подошла к бару и налила себе джину. Алкоголь был столь же восхитителен, как и предвкушение увидеть лицо Лэрри завтра вечером, когда она вручит ему на балу свой рождественский «подарок».

Всего лишь через двадцать четыре часа она станет свободной женщиной, хозяйкой самой себе впервые за семнадцать лет. Она точно знала, как поступит с этой свободой. В первую очередь следовало выяснить, жива ли еще Марион Стар, а затем узнать, что стало с Лавинией, ее любимой дочерью.

Затем она подумала о том, что хорошо бы найти, если удастся, Чада Маккормика, которого она не видела после их короткой волшебной связи в Нью-Мехико целых одиннадцать лет. Она слышала, что он теперь живет в Лос-Анджелесе и все еще не женат.

Особняк на холме был так вызывающе освещен, что стал походить на Парфенон, подготовленный к приему туристов. Поток машин вливался в массивные железные ворота; у парадных дверей горничные приветствовали прибывающих гостей, принимали от них шубы и накидки и вручали дамам маленькие букетики зимних роз. Прием устраивался в террасном саду за новым домом Филиппы, где под полосатым навесом уже играл оркестр. Когда вновь прибывшие гости вступали на вымощенную плитами террасу, в прохладном вечернем воздухе перед ними открывался захватывающий вид на склоны холма, сбегающие от дома далеко вниз, к каньону. На деревьях мерцали разноцветные огоньки, скрытые в траве прожекторы бросали лучи света вверх, на статуи и кусты, в огромном плавательном бассейне светилась бледно-голубая вода. Под великолепным пологом все было готово к пиршеству: на длинных столах красовались ветчина и ростбифы, хрустальные блюда с артистически выложенными салатами, подогретые судки с горячими деликатесами. Возле каждого стола – служитель в белой одежде с разделочным ножом наготове. Молодые люди в красных пиджаках и узких черных брюках сновали в толпе с деревянными подносами, предлагая гостям пикантные закуски для возбуждения аппетита.

Все ели и пили без стеснения, потому что это был не совсем бесплатный прием, а повод собрать деньги для лично Филиппой содержащегося приюта детей-сирот вьетнамской войны. Гости охотно подписывали чеки на крупные суммы за возможность танцевать под звездами и общаться со знаменитостями на экстравагантной террасе, построенной, как говорили, по образцу такой же в Версале.

Филиппа, одетая в простое длинное бледно-желтое платье с белой меховой накидкой, потому что было прохладно, прохаживалась между гостями, останавливалась поговорить со знакомыми, представлялась тем, кого не знала. Здесь были люди кино, жившие поблизости в своих поместьях, политики, важные шишки из университетов и медицинских центров, руководители корпораций, врачи, юристы, художники и писатели. Словом, смешанное, но очень богатое общество. Будучи президентом такой большой корпорации, как «Старлайт индастриес», которая уже котировалась на нью-йоркской фондовой бирже, Филиппа наслаждалась тем, что наконец-то устраивает прием для высшего света.

Когда Филиппа стояла с мэром и его женой возле бассейна, в обоих концах которого били фонтаны, взгляд ее то и дело обращался к третьему этажу ее дома в стиле Тюдоров, где в одном из окон спальни горел свет. Филиппу переполняло почти невыносимое томление. Это было то место, где она хотела бы сейчас находиться, куда уже умчалось ее сердце.

За время постепенного роста успеха и богатства Филиппа научилась искусству проявлять к чему-то интерес, тогда как ее мысли занимало совсем другое. Улыбаясь мэру и его жене, она быстро перевела взгляд от окна спальни к дверям, открывающимся на террасу, через которые входили и выходили гости: она выглядывала лицо человека, которого хотела видеть сегодня больше, чем кого-либо другого. Он обещал прийти, но его еще не было.

Вновь обратив внимание на жену мэра, говорившую ей какие-то приятные слова, Филиппа внезапно испытала одно из тех странных озарений, которые стали случаться у нее с недавних пор. Это было не физическим, но психическим феноменом. Она совершенно неожиданно, словно гром с ясного неба, вдруг словно оставляла самое себя, переносилась куда-то, откуда и взирала на всех сторонним глазом. В ту секунду раздвоения, прежде чем самосознание вернулось к ней, Филиппу поразила мысль, что все это – особняк, гости, служители – принадлежит ей. Она осуществила свою клятву когда-нибудь стать кем-то. Мог бы Джонни Синглтон представить, кем стала ныне его маленькая Долли?

Филиппа была теперь богата, потому что богатой была ее компания. В стране уже насчитывалось почти шестьсот салонов, имелся план распространить их и по Европе. «Старлайт» также владел дочерними предприятиями, такими, как «Старлайт нэйчурал бьюти продактс»,[42] отдел косметики, который возглавляла Чарми; «Старлайт фудс»,[43] который предлагал замороженные обеды; низкокалорийные десерты, диетический маргарин, хлеб из муки особого помола, все расфасованное в приметные голубые пакеты со значком в виде звездочки в углу;