До Ташкента летели без приключений. Учитывая разницу во времени, приземлились поздно. Выйдя из самолёта, офицеры столпились на площади перед аэропортом. Как и следовало ожидать, никто их не встретил.

— Мать их так, — выругался подполковник, — даже на бойню и то не могут толком отправить. Стоим здесь, как стадо баранов, своего конца ждём.

К толпе офицеров то и дело подъезжали такси. Они выхватывали из толпы по четыре человека и увозили на пересылку. Бурцев сел с подполковником и двумя лейтенантами.

— Сколько стоит до пересылки? — спросил подполковник.

Узбек оскалил в улыбке все тридцать два зуба:

— Ноцной тариф в цетыре раза.

— А с какой это стати с нас в четыре раза больше?

— Не мелоцись, подполковник, там цеки будисъ полуцяць.

— Я там уже год по горам бегаю, — сказал лейтенант, — давай поменяемся — чеки получишь. Там многие уже вместо чеков деревянный бушлат получили.

Узбек молчал, только доносилось лёгкое урчание мотора, да равномерный стук таксометра.

— В каком государстве я живу, — подумал Бурцев, — чтобы отправить человека на войну, надо умудриться содрать с него деньги в четыре раза больше, чем платит за такси обычный гражданин. Нет, господа чиновники, так долго продолжаться не может. Афганистан — это тот Рубикон, который раскроет людям глаза и расставит все точки. Тогда держитесь, господа правители, с заплывшими от жиру рожами. «Нет страшнее русского бунта» — так писал классик.

На пересылке толпа собралась у дежурного. Он выждал, когда соберётся много народу, затем вызвал дневального. Вскоре тот появился и повёл офицеров в казарму. Огромная казарма была набита двухъярусными кроватями. В ней спало больше ста человек. Воздух стоял спёртый. Из туалета веяло запахом хлорки, вперемешку с мочой.

— Ищите себе кровати, — зевая, сказал дневальный.

Бурцев прошёлся между рядов. Отыскав себе пустую кровать, бросил на неё свой чемодан. Возле дневального столпились офицеры, требуя постельного белья. Солдат отнекивался, говорил, что бельё получат завтра у старшины, и, вообще, оно не понадобится, так как завтра все улетят. Бурцев понял, что никакого белья не будет. Его и в помине здесь не бывает, и направился к своей кровати. Толпа шумела, продолжала требовать. Вдруг из середины казармы кто-то прокричал.

— Да тише, вы, товарищи. Дайте поспать. Завтра в Афгане вам всё дадут.

Этот голос был для всей толпы отрезвляющим. Все в раз поняли, что с этого попки, стоящего у тумбочки, спросу мало. Это так — бутафория. Некая форма соблюдения воинского устава.

Бурцев достал из чемодана чистую майку, всунул в неё подушку. Переоделся в спортивный костюм и лёг. Проснулся он от движения по казарме людей. Одни шли с полотенцами к умывальнику, другие возвращались оттуда. Заправив одеялом постель, он пошёл умываться. Возвращаясь обратно, Василий встретил вчерашнего подполковника. Поздоровавшись, спросил: «Вы случайно не знаете, где тут можно позавтракать?»

— А, чёрт, их знает, наверное, где-то в городе.

Возле тумбочки стоял прапорщик и орал на всю казарму:

— Товарищи! Вновь прибывшие — пройти регистрацию и в медпункте прививку.

Выйдя на улицу, Бурцев увидел на двери небольшого здания табличку «регистрация». Толпа офицеров стояла возле двери. Он занял очередь на регистрацию и пошёл по коридору. На одной из дверей была надпись «буфет». У стойки в белом халате и такой же шапочке стояла молоденькая, довольно пухлая особа.

— Что у вас есть? — спросил Бурцев.

— А что видите, то и есть.

На полках стояло бутылок пять кефира и столько же лимонада.

— Булочек нет?

— Еще не завезли. Берите кефирчик.

— Судя по вздутым крышкам, он недельной давности? Боюсь, что от вашего кефира может произойти политический скандал. С высоты птичьего полёта могу обгадить весь Кабул.

Молодая особа расхохоталась.

— А если серьёзно, где можно покушать?

— Тут не далеко, — она охотно рассказала Бурцеву, как проехать в столовую.

В регистратуре ему дали талон на посадку в транспортный ИЛ-76, вылет которого был в пятнадцать часов. Пройдя прививки, он отправился в город. Отстроенный после землетрясения город был красив. Дома с восточным орнаментом, фонтаны, парки и огромные клумбы с множеством цветов, шумные базары и мелкие торговцы на улицах. Тут же пеклись лепёшки, жарился шашлык, готовился плов и лаваш — и всё это предлагалось к продаже. На улицах и базарах стоял аромат, щекочущий ноздри и разжигающий аппетит. Все казалось необычным. Если в других городах, где бывал Бурцев, ощущалось однообразие советской застройки, то Ташкент показался ему каким-то восточным городом, принадлежавшим другому государству.

Время пролетело быстро, и Василий заторопился на военный аэродром. Перед таможенным досмотром ему вручили листок бумаги. Это была таможенная декларация. Бурцев первый раз в жизни держал в руках подобный документ — «гениальное» изобретение советского чиновника. В ней надо было письменно ответить на ряд вопросов. Дойдя до графы «валюта», советские рубли, он достал кошелёк и пересчитал оставшиеся деньги. В декларацию записал 60 рублей. Молодой с наглым самодовольным лицом таможенник проверил его чемодан, затем потребовал показать деньги. Бурцев, ничего не подозревая, открыл кошелёк. Таможенник двумя пальцами вынул из него три десятки, и кинул себе в стол.

— Зачем вы деньги взяли? — возмутился Бурцев.

— Вам положено тридцать рублей перевозить через границу, — ответил таможенник.

— Тогда дайте квитанцию. Я буду возвращаться, заберу.

— «Духи» тебе квитанцию дадут. Иди, пока акт не составил о контрабанде валюты и до трусов не раздел.

— Крохоборы, — сказал Бурцев и пошёл через турникет.

Самолёт быстро набирал высоту. Монотонный гул мотора действовал успокаивающе. Рядом с Бурцевым сидел майор, он был немного старше его.

— Чего ты с ним завёлся? — спросил майор.

— С кем?

— С таможенником, я за тобой шёл.

— А ну его, хрен моржовый, тридцать рублей забрал. Я же не знал, что разрешено только тридцать провозить. Написал, сколько в кошельке было.

— Хорошо, что не двести, — засмеялся майор. Ты первый раз летишь?

— Да, первый.

— А я уже там больше года. Из отпуска возвращаюсь. Вёз пацану рубашку, на ней была какая-то хренотень на английском написана, забрали, говорят, не положено. А у самих руки трясутся, хапают. Три дублёнки купил одну жене, две дочкам, одну тоже забрали. Говорят, только две разрешено. Пришлось и вторую в Ташкенте продавать.

— Зачем же продавать?

— Как же, я одной дочке привезу, а второй нет. Они же близнецы. И это какой-то хмырь, там, в Москве придумал, сколько я шубок могу провезти за свои, кровью и потом, заработанные деньги. Как будто я их экономику подорву. Можно подумать, все меховые фабрики враз станут. Да были бы они у нас в магазинах, стал бы я эти «вонючие» дубленки из Афганистана возить. Они же их мочей выделывают. Вначале мочатся на них, а потом скребут. Поэтому у них и запах ужасный.

— Наверное, власти боятся, чтобы офицеры не разбогатели, — пошутил Бурцев.

— Разбогатеешь тут. И эти суки на местах наживаются, обдирают ребят. Мы лбы под пули