Солдаты являлись одной семьей, а в семье нет тайн друг от друга.

У них были и разногласия, и предпочтения, и раздражающие дурные привычки, но в серьезных вопросах они ничего не скрывали друг от друга — особенно если делу можно было помочь. Коул надеялся, что Берни это понимает.

— Я не хочу совать нос в чужие дела, Берни, — сказал он. Карточная игра была забыта. Хотя она и раньше никого особенно не интересовала — это было просто привычное занятие, помогающее убивать время. — Но мы видим — тебя что-то тревожит.

— А есть люди, которых ничто не тревожит? — фыркнула она. — Вся армия — это одна большая психбольница. И гражданские у нас в постоянном стрессе, чуть с ума не сходят. Нельзя жить в таком мире, как у нас, и остаться нормальным.

— Слушай, Гилл, давай сходим взглянем на этот их бар. — Митчелл поднялся и направился к двери.

Для него разговор становился слишком мрачным и слишком личным. Геттнер поняла намек: это дело отряда.

Все четко понимали, кто в каждый конкретный момент относится к отряду, а кто — нет; ничего личного, просто такова солдатская жизнь. После ухода пилотов Берни заговорила не сразу.

— Нет смысла разводить канитель; опишу в двух словах, — начала она. — Пару лет назад меня изнасиловали несколько бродяг. Я устроила на них охоту. Двоих убила, но третий ушел. Вот и все. Никто не хочет сыграть еще партию?

Тяжело было принять это. Чертовски тяжело. Даже до Коула не сразу дошел смысл ее слов. Аня на пару секунд прикрыла глаза, но Маркус выглядел так, словно не слышал ни слова. Обычно это означало, что он весь внимание, но не хочет показывать свою реакцию. Но кто-то должен был сказать что-нибудь, сделать что-нибудь, или бедняга Берни пожалеет, что рассказала им об этом.

Дом сидел рядом с ней.

— Черт, Берни, прости. Я не знал. — Он был из тех, кто проявляет сочувствие, обнимая людей, хлопая их по плечу. Автоматически он протянул руку, но внезапно, казалось, испугался и не посмел прикоснуться к женщине. — Ты не чудовище. Это было правосудие.

Коул вспомнил одну фразу, сказанную Берни вскоре после ее появления в Хасинто. Там были не только шутки насчет охоты на кошек ради мяса и шкуры. Он прекрасно понял — после того, как поговорил с ней и понаблюдал за ней какое-то время, — что во время путешествия с ней случилось что-то нехорошее. С большинством людей что-то случалось; там, в глуши, полагаться приходилось только на себя. Но женщинам было хуже.

Что же она такое сказала? «На моей совести много дурных поступков. Я сдирала шкуры не только с кошек».

Что ж, если Берни, кроме ботинок с кошачьим мехом, в свое время решила обзавестись оригинальными серьгами, он не возражал.

— Ну хорошо, — сказала она. — В каком-то смысле я сама виновата. Эти бандиты в основном занимались тем, что плавали между островами, убивали, грабили, насиловали — короче, терроризировали других бродяг. У меня при себе оказался мой большой симпатичный «Лонгшот», и я проделала в них несколько дырок. Потом их друзья вернулись. С одним бы я, наверное, справилась, но с троими — нет.

Коулу показалось, что Берни вот-вот расплачется. А он-то просто хотел помочь ей. Возможно, ей станет легче теперь, когда она смогла выговориться, а может, он выпустил на свободу нечто отвратительное — такое, с чем она не в состоянии справиться.

— Это один из джентльменов, с которыми мы недавно познакомились? — спросил Коул. — Потому что могу сказать: у нас с Бэрдом разработана интенсивная программа обучения уважительному отношению к дамам.

— Я же вам говорил, что бродяги — мерзкие скоты. — Бэрд откинулся на спинку стула и взглянул на свои карты. Он не хотел вести себя грубо, просто иногда не умел найти подходящих слов. Коул насторожился, готовый заткнуть его до очередной бестактности. — Дом прав. Почему ты считаешь себя чудовищем? Потому что ты пристрелила нескольких сволочей? Это подонки. Тебе нужно дать медаль.

— На самом деле я не пристрелила тех двоих, которых выследила.

Бэрд пожал плечами:

— Ну и хорошо. Зачем тратить на таких патроны?

Коулу не нужно было спрашивать, как именно Берни свела счеты с этими гадами, — он мог себе это представить. Она прекрасно умела разделывать туши, и он видел, как она едва не расчленила того червяка в Порт-Феррелле. Но она по-прежнему оставалась Берни, с которой было весело, которой можно было доверить свою жизнь. Она не была чудовищем. Ей просто пришлось слишком часто иметь с ними дело.

— Итак, — медленно заговорил Маркус, — что ты собираешься делать, когда найдешь третьего?

Да, он всегда сразу переходил к делу.

— Я знаю, что я хочу сделать, — ответила она. — Но если я скажу, то заработаю твой неодобрительный фениксовский взгляд.

— А это тебя действительно заботит? Что я подумаю?

— Не знаю, и это на самом деле заботит меня.

— Если эта сволочь покажется здесь, то у нас ведь есть законы, верно? — Коул уже начинал жалеть, что затеял этот разговор. — Военное положение. Есть четкие правила. Скоро приедет босс, и здесь все будет точно так же, как в Хасинто. С правосудием не поспоришь.

— Я не судья, Берни, — произнес Маркус. — Не могу сказать, что виню тебя. Не мне тебя судить.

Берни лишь пожала плечами:

— Ну, теперь вы все знаете. У меня нет психической травмы и прочего дерьма, потому что я не позволю им победить. Но если мне дают выбор, я предпочитаю быть хищником, а не жертвой. — Судя по ее виду, продолжать этот разговор ей не хотелось; она поднялась. — Ну ладно, разбудите меня, когда будет моя очередь дежурить. Утром со мной все будет нормально, и вы все сможете забыть о нашем разговоре.

Аня до сих пор не произнесла ни слова, но сейчас она тоже встала. Видимо, она почувствовала, что Берни нужна поддержка женщины. Возможно, она лучше всех знала, что сейчас нужно сказать.

— Пойдем, Берни. Я сварю кофе.

Коул почувствовал себя так, будто он предал Берни. Он думал, что товарищеская поддержка совершит чудо: солдаты были ближе друг другу, чем члены семьи, потому что нет ничего более сплоченного, чем отряд, которому вместе приходится бывать под обстрелом. Но то, что сейчас не давало ей покоя, нельзя было излечить сочувствием.

— Вот черт! — заговорил Бэрд. — Ну что за извращенцы насилуют старых женщин. Никого не хочу обидеть, но Берни — ровесница Хоффмана.

— А может, они тоже были его ровесниками, — пожал плечами Дом.

Маркус собрал со стола карты и перетасовал их.