словами, как могла, но отец Жан только послушно кивал головой, словно ничего не понимал, что постепенно выводило Готель из себя. В результате она взяла тон прямой и пристально смотрела аббату в глаза, как разговаривают с заигравшимся ребенком:
- Я хочу передать саду Ля Мервей цветок, используя который монахи аббатства смогут вернуть королеве молодость и силы. Взамен же, я попрошу их величество отдать мне своего следующего ребенка.
- Попросите что? - вежливо улыбнулся аббат.
- Святой отец, я несколько старше, чем выгляжу, и знаю, что никогда не смогу иметь детей. И это единственная причина, по которой я готова вернуть Белéну[9] свой источник, навсегда отказавшись от сего дара, - заключила Готель.
Отец Жан старательно всматривался в лицо девушки, ожидая, что вот-вот наступит мгновение, и по её лицу пробежит след какого-либо другого объяснения этой, похоже, шутки. Но ничего подобного не происходило. Немое лицо Готель не наводило на монаха никаких других мыслей, кроме зажимающего сердце внутреннего трепета.
- Полагаю, мне необходимо встретиться с советом Ордена, - пересохшим голосом произнес аббат.
'Ну, вот и всё', - подумала Готель и добавила:
- Если вы решите мне помочь, святой отец, я передам вашим монахам карту с местонахождением цветка через Дени Дю Мулена в парижском соборе. А пока, я бы хотела вернуться в Дюке, где меня ждут.
- Вам лучше остаться здесь, до следующего прилива, - ответил отец Жан, и распорядился о свободной келье для своей гостьи.
Вода действительно отступила и снова начала прибывать лишь к рассвету. В той же лодке, а потом и экипаже, с теми же попутчиками Готель вернулась в Дюке.
- Вы в порядке? - спрашивал Эмерик.
- Да, - кивала Готель.
- А ваше дело, оно…
- Да, - поторопилась ответить она, - похоже, всё хорошо.
- Я очень переживал за вас сегодня, - заговорил он, - прошлой ночью здесь прошли всадники, и я боялся, не попали ли вы там в беду.
- Их было много?
- Всего несколько человек, но двигались они быстро. Так что полагаю, они уже на полпути к Парижу.
Что ж, тетива было пущена, и обратной дороги не было. Огромный механизм привел в действие все свои колесики и оси, и вытащить оттуда хоть что-то, означало бы катастрофу, смерть в которой стала бы лучшим для Готель исходом.
Но она не собиралась ни слабеть, ни сдаваться. Напротив, Готель была полна решимости довести всё своё великое путешествие до логического конца и обменять свою бесконечную жизнь на другую, новую. Она даже предположила, что, возможно, сакральной тайной цветка, которую она, с момента его обретения, никак не могла постичь, был вопрос свыше - хочет ли она ребенка больше жизни? Возможно, в этом был его смысл, смысл его света, света дающего жизнь. И тогда открывалось, что эволюцию делает не один человек и ни его мысль, или её бесконечное совершенствование, а рождение и дарование миру новой жизни и мысли. И пусть в этом не великий смысл, но нравственность.
- Бог не дает детей, - раскладывая на своем столе книги, заговорил епископ, - он отпускает им время: жить, думать, становиться лучше или хуже, принимать решения. И, возможно, он даже позволит исполниться этому вашему желанию, но это не избавит вас от его суда за сие исполнение.
Убрав книги в стопки, Дю Мулен, наконец, уселся в широкое деревянное кресло, посмотрел на Готель, рисующую на листке, и развел руками:
- Но кто я? Всего лишь Его покорный слуга. И когда кто-то из Ордена нуждается в помощи, мы не смотрим на границы и возможности. Когда же в том нуждаются двое, на карту ставится честь братства. Для согласия же по вашему делу Совету с лихвой хватило двух сторон, не говоря уже о вступившемся за вас коннетабле, похоже, тоже видящего в этом раскладе для себя перспективу. Плюс к тому здоровье королевы, болезненное состояние которой дурно сказывается не только на королевской чете, но и на спокойствии знати в целом.
Готель может и мечтавшая когда-то взять в руки кисть, но, тем не менее, не имеющая никаких талантов к живописи, просто перерисовала карту астронома, как помнила, и передала её епископу. Конечно, она могла предоставить еще более неопровержимый оригинал, но подумала, что вечной молодости для великой жертвы, и без башни, будет вполне достаточно.
- Fleur de lys?
- удивился Дю Мулен, взглянув на карту, - это ваш Грааль?- Может быть, Жанна была права, когда говорила, что Франция принадлежит Богу? - улыбнулась Готель.
- Ну что ж, Всевышний, похоже, с вами, дитя мое, - согласно кивнул епископ.
Оставалось лишь убедить в этом королеву.
Эмерик, рассчитывавший, что отношение Готель, после его самоотверженного участия, сделается к нему лучше, пережил некоторое потрясения, ибо теперь та стала необъяснимо коротка в разговорах и избегала прямых, ведущих к диалогам, взглядов. Она перестала смотреть часто в окно, будто боялась сглазить тем своё же собственное предприятие. Должно быть, в грядущем воспитании девочки, она представляла рядом с собой, кого-то менее воинственного и грубого, и более нежного и милосердного, разделяющего её интересы; как, например, её вечную любовь к Парижу. Кого-то способного открыть ребенку красоту мира, не демонстрируя ежечасно его нетесаные грани. Человека обладающего одной душой. Она думала о Клемане. И о том, успеет ли еще она встретить кого-то похожего. И еще о времени, которое вдруг стремительно сжалось.
- Могу ли я рассчитывать на вашу компанию завтра, - спросил Эмерик.
- Нет, не завтра, мой дорогой друг, - замотала она головой и развела руками, - завтра никак нельзя.
- Вы отдаляетесь от меня, - заметил он.
- Ну что вы такое говорите, - махнула рукой Готель.
- Правда. Вы отдаляетесь. Вы либо заняты работой, либо проводите день в городе, проходя в сотый и сотый раз одни и те же улицы. И я надеюсь, вы простите меня, но я не могу больше оставаться у вас. Мне это причиняет больше боли, чем удовольствия.
- Ну, перестаньте, - подошла ближе девушка, - вы нужны мне.
- Зачем? - грустно посмотрел он.
И она поняла, что если поцелует его сейчас, то сделает ему только хуже, а потому следующие несколько секунд, лишь, молча, смотрела в его большие черные глаза.
- Вы не любите меня, - проговорил он, словно сам себе в том признавшись, и Готель не нашла в себе сил ему возразить.
Эту осеннюю ночь она провела одна. Октябрь был на редкость сухим. Он красил листья в рыжий и таскал их по улицам, а потом складывал у домов, застилая пороги, украшал мосты этим прощально теплым цветом, чем вводил Готель в еще глубокую меланхолию.
На следующий день, едва полуденное солнце озарило город, она перешла Сену и направилась в замок. Резиденция Валуа отличалась от дворца Капетингов не только размерами, но и своей крепостью. Множество коридоров и комнат, садики, усаженные тонкими деревцами и цветочными кустами, сплетались
