сбавляла шаг, всякий раз решая просить её величество о ребенке; и лишь надеялась, что королева доверит своё чадо женщине, отказывающейся ради того от вечных лет молодости.
Сомнениями и надеждами она добралась до Моста менял и остановилась. Её сердце неудержимо рвалось дальше по каменистой набережной в замок, но разум охлаждал её стремления и наставлял вернуться домой, чтобы остынуть от волнения и подобрать необходимые слова прежде, чем ворваться переполняемой безумной радостью в покои мучающейся горем королевы.
- Вы весь вечер провели у окна, моя милая Готель, словно его вид открыл вам то, чего доселе в нем не было, - жаловался Эмерик.
Готель давно оставила светскую жизнь и вид Лувра её, естественно, не занимал. Но теперь, она ежечасно выглядывала в окно, и её взгляд скользил по Сене, омывающей вдалеке стены королевского замка. Оставшись без внимания, Эмерик сидел в стороне и рассказывал истории своих былых походов, которые захватывали его, как чужие. Он с грустью пытался принять тот факт, что его возлюбленная не видит в нем никого, кроме как редкого любовника, но мужественно гнал от себя мысли об её равнодушии, чаще списывая подобное её поведение на молодость лет. А потому он не удивился, когда та неожиданно сменила тему, но приятно удивился тому, что Готель заинтересовало его мнение.
- Вы были когда-нибудь в замке? - не отрывая взгляда от окна, спросила она
- В Лувре? - уточнил Эмерик и, увидев, как Готель кивнула в окно, продолжил, - нет, моя дорогая. Я предпочитаю не путать войну с политикой. Я воин, и для меня война - сражение, а не передел земель. Великие цели - удел королей, а вторгаться в их планы - дело неблагодарное.
'Сейчас он вспомнит о Жанне', - подумала Готель.
- Взять хотя бы Жанну, - незамедлительно выдал Эмерик.
Возможно, он был прав, рассудила Готель; и идти ко двору, не имея за спиной никакой защиты, было бы опасно. Что она могла предъявить? Фантастическую историю своего долголетия? И в лучшем случае её бы сочли сумасшедшей, а в худшем сожгли бы на костре, перед этим объявив её ведьмой и колдуньей, принимая во внимание, что столь дерзкое желание забрать у королевы ребенка, только подбросило бы туда дров; да и уж тем более, 'святой девой' она никогда не была.
Готель решила, что настала пора Ордена оказать ей услугу, а потому, следующим утром отправилась в Нотр-Дам. Еще в Турине она почувствовала, как отличается её италийская душа от парижан, которые преклоняются перед величием Бога, в отличие от итальянцев, способных бросится на колени перед каждым невзрачным деревянным распятием на старой стене. И это самое величие во всей красе представлял Нотр- Дам.
Когда Готель покидала Париж, собор был большим, но теперь он был просто огромен. 'Fluctuat nec mergitur'
, - проносилось в голове у Готель всякий раз, когда она смотрела на собор из своего окна. Он стоял на углу острова, как флагман, омываемый течением; с высокими башнями и яркими витражами; с вереницей царей, по одному на каждый день лунного месяца; с многочисленными горгульями, словно только что вышедшими из Сены на его защиту. Казалось, в нем стало бы места на целый город. Все стремились сюда, все стремились пройти через его порталы (Богородицы слева, Святой Анны справа, и портал Страшного суда посередине) и открыть для себя его великолепное внутреннее убранство. И хотя Готель никогда не считала себя суеверной, но в этот день она прошла через правый. Стрельчатые окна и своды отражали от себя звуки органа и многоголосье сочинений Абеляра. Готель слушала эти голоса и жалела, что сестра Элоиза не дожила до этой красоты, созданной еще при жизни её мужем.Дойдя до середины собора, она поднялась витой лестницей на второй этаж, где вскоре нашла Дени Дю Мулéна.
- Доброго вам дня, ваше святейшество, - приклонила Готель голову.
- Доброго вам дня, милое дитя, - ответил епископ, - чем могу служить вам?
- Я пришла просить Орден оказать мне поддержку, но прежде я хотела бы осведомиться, могу ли я обратиться с подобной просьбой к аббату в Мон Сен-Мишель.
Дю Мулен сделал приглашающий жест, и, в ходе беседы, они прогулялись по верхним этажам собора, то скрываясь внутренними переходами, то наслаждаясь видами Парижа, открывающимися за парапетом балкона.
- Аббат Жан Гонó является прекрасным образцом нашего закрытого общества, и, я думаю, он со всем вниманием отнесется к даме Ордена, которому он также исправно служит, - согласно кивнул епископ и продолжил, - вот только, Нормандия всё еще стоит под натиском английской армии, а потому, простите за бестактность, мадмуазель, вы уверены, что ваше дело стоит такого риска?
- Я лишь могу сказать, что речь, в частности, идет и о здоровье королевы, монсеньор, - кратко ответила Готель.
- В таком случае, я истинно приклоняюсь перед вами, мадмуазель Сен-Клер, и пред вашим уважаемым родом, оказывающему Французскому королевству уже не первую услугу. И для меня было бы непростительным грехом не помочь вам в вашем высоком намерении. А потому, я подпишу вам прошение о встрече с аббатом, которое поможет вам избежать неприятностей со встречным караулом.
- Вы невероятно добры, ваше преосвященство, и я буду вам очень за это признательна, - поклонилась в ответ Готель.
Не прошло и десяти минут, как у неё в руках была бумага, открывающая ей дорогу в, окруженный французскими и английскими войсками, Мон Сен-Мишель.
- Но это невозможно! - вскипел Эмерик, - ведь там идет война!
- Не переживайте так, мой дорогой, аббатство хорошо укреплено и у меня есть пропускное письмо, - отвечала Готель.
- Но это в равной степени опасно и с письмом и без! Что вас понесло туда, скажите?!
- Я не могу, поверьте, - отворачиваясь, мотала она головой.
- Прошу вас, откажитесь! Ведь губите себя в расцвете лет! - упав на колени, горько настаивал Эмерик.
- Ни за что! - всё еще стараясь улыбаться, отвечала Готель.
- И губите меня, - взялся за голову вояка, - Господи!
- Ну, перестаньте же скорбеть, ведь не на смерть же отправляете. Вернусь, и встретите меня.
- Нет! - снова зашумел он, - я вас одну не отпущу, и не просите!
- Но как же вы не можете понять, - не выдержала Готель, - мне это совершенно необходимо.
- Коль так, тогда я еду с вами, - решительно поднялся он на ноги, - и уж простите, мадмуазель, иль так или никак.
- Бог с вами, - тяжело вздохнула Готель и прикрыла лоб рукой.
Дорога была долгой и, не в пример волнениям Эмерика, скучной и тихой. Экипаж двигался медленно, то ли от двухдневной усталости лошадей, то ли от не желания погонщика привлекать внимание. Деревня сменялась деревней, город городом, и Готель уже почудилось, что вся паника её кавалера - не более чем его паранойя.
- То, что я параноик, еще не означает, что за нами никто не следит, - проворчал Эмерик, уверенно натачивая клинок, и оказался прав, так как буквально на выезде из Дюкé их остановил караул из восьми тяжелых всадников королевства.
Они стояли смирно в двадцати шагах, и лишь изредка было видно, как перетаптывались на месте их норовистые кони.
- Прошу вас оставаться на месте. Распоряжением Артура де Ришона, всякий направляющийся в сторону английский рубежей должен быть допрошен, - монотонно проговорил один из них.
Готель подняла вверх руку с письмом и громко заявила:
- У меня прошение на встречу с аббатом Жаном Гоно, подписанное парижским епископом!
Всадники недовольно переглянулись.
- Верните экипаж в город. Мы пропустим только вас, мадмуазель.
- Вернемся, - зашептал Эмерик, - прошу вас! Эти солдаты не знают норм приличий! Прошу вас, вернемся сейчас же.