Недописанный рома Кретьена де Труа, совсем недавно завершенный германским поэтом Вольфрамом фон Эшенбахом!

- У вас красивый почерк, Гастон, - заметила Готель, перелистывая книгу, - вы не скажете, где в Марселе найти портную лавку?

Готель всё же купила себе платье (как и у Николь, шитое в Италийском королевстве), поскольку решила, что пока она дочитает книгу, ей будет нужно в чем-то ходить, а монашеская ряса не очень сочеталась с её марсельским настроением, да и к тому же сковывала окружающих.

За несколько недель Готель целиком вписалась в южную атмосферу. Она цвела и пахла. Широко шагая босыми ногами по улицам Марселя, она подкупала взгляды прохожих мужчин, что само по себе нравилось ей чрезмерно. Она рано просыпалась и посещала церковную службу. После, на обратном пути проходила через рынок, покупала свежую зелень, овощи или фрукты и готовила дома еду. И еще до полудня отправлялась к морю, плавала, шила на берегу или просто грелась на солнышке, перелистывая очередную книгу. Готель избегала лишних знакомств, не желая создать себе проблем в возможном будущем, а потому следующие несколько лет были ничем не примечательны, пока она не заметила нового человека на этом неподвижном холсте.

Его поведение чем-то напоминало ей её собственное. С тех пор как он появился, он приходил к морю с завидной регулярностью, усаживался где-нибудь на скалах и, всматриваясь в горизонт, словно видел там что-то, записывал это что-то на бумаге. Это был мужчина сорока лет, темноволосый, подтянутый и аккуратный. Для Готель это было приятным наблюдением, поскольку с некоторых пор её не очень вдохновляло общение с мужчинами-детьми. Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что все люди по отношению к Готель теперь являлись детьми. И если ей удавалось найти среди них хоть одного, кому она не являлась 'матушкой', то такой человек ей невероятно импонировал.

- День добрый! - прокричала она мужчине и, подобрав зеленый подол, дабы не замочить платья в воде, подошла ближе.

Через небольшую паузу незнакомец повернул голову налево, посмотрел на Готель, и через еще одну паузу ответил:

- Доброе утро, мадмуазель.

- Позвольте узнать, что вы здесь делаете так часто? - снова крикнула она и подошла ближе к скале, на которой сидел мужчина.

Последовала очередная пауза, потом мужчина отвлекся снова и снова повернул голову к Готель. Его взгляд был рассеян, он смотрел перед собой, но скорее сквозь Готель, нежели на неё.

- Я пишу роман, - ответил он и снова устремил взгляд на горизонт.

Готель уже порядком утомилась от столь скупого диалога, но интрига росла с каждой фразой, а потому она еще продвинулась вперед, замочив край платья следующей волной:

- О чем же?

Мужчина резко повернул голову и застыл, словно сам еще не мог определить для себя идею своего замысла.

- О женщине, которую оклеветали, - наконец, изрек он.

- Отчего же?

- Из-за её цветка, - всё еще отчасти находясь в себе, отмахнулся он.

Готель подняла одну бровь. Мужчина сложил бумагу и слез со скалы.

- Жербéр, - представился он несколько секунд спустя, стоя по колено в воде.

- Готель, - ответила та и предложила взглядом выйти из воды.

Мужчина несколько смутился поведением замужней дамы и устремил свой взор на её обручальное кольцо:

- Простите за мою нескромность…

- Нет-нет-нет-нет…, - улыбнулась Готель и ответила то, что она обычно отвечала в таких случаях.

Только человек, по-настоящему знающий Готель, может даже лучше её самой, смог бы объяснить ей её маниакальную привязанность к этому кольцу. Первопричиной всё же было её некогда неосуществимое желание выйти замуж за Раймунда и родить от него ребенка. Со временем эта мечта всё больше лимитировалась до компромиссного брака с Клеманом; брака, который для Готель стал единственным социальным подтверждением, что она всё же являлась женщиной. А потом, сколько бы у неё ни было жизней, душа, тем не менее, у Готель была всего одна, и веря в таинство брака, она не смогла бы иметь больше мужей, а потому дорожила тем, кто даровал ей столь важное для неё чувство женоподобия. И, конечно, же, как повторяла сама Готель, это был 'подарок очень дорогого ей человека', возможно потому, что сие объяснение было проще, как для окружающих, так и для неё самой.

- И что же это за цветок? - не отставала от писателя заинтригованная Готель.

- Вообще-то это потаенная родинка в виде цветка. Правда, я пока не решил какого; возможно, в виде розы или фиалки, - шагая вдоль берега, рассуждал Жербер.

- Может быть, лилия? - предложила Готель.

Мужчина резко остановился, его глаза зажглись этой идеей, но через короткое время снова угасли:

- Нет. Пожалуй, это было бы слишком политически, а я бы не стал уводить читателя в сторону полемики и прений.

Готель, совершенно по-детски обидевшись, посмотрела себе под ноги, пожала плечами и пошла дальше:

- Вам нравится она?

- Кто?

- Ваша дама, о которой вы пишите, - добавила Готель, выходя на дорогу.

- Её образ, - кивнул Жербер, - наверное. Но я бы не хотел строить культа женщины и подниматься до кретьеновской экзальтации, а желал бы найти своё исполнения, не опускаясь при этом до жонглерства.

- Я надеюсь, вы оставите копию Гастону, - улыбнулась она, - местный книжник, - пояснила она, поймав вопросительный взгляд мужчины.

- У него есть интересные книги?

- Несколько лет назад я купила у него Парцифаля, дописанного Вольфрамом фон Эшенбахом, - вспомнила Готель.

- Обожаю Вольфрама! - воскликнул Жербер, - так он всё же дописал его. Это невероятно!

- Это моя гордость! - почему-то добавила Готель слова Гастона, сама от себя такого не ожидая.

Жербер на мгновение застыл, вглядываясь в прозрачные глаза, черноволосой девушки:

- Это не вероятно, - повторил он то, что всё ещё лежало на языке.

'Господи, я флиртую, - порозовела Готель, - вот что действительно невероятно'.

- А я, признаться, так и не нашел в Марселе приличную книжную лавку, - почесал затылок Жербер.

Готель смутилась окончательно, но буквально вышла из этой ситуации, как и свойственно женщине, развернувшись и пойдя прочь. Оказавшись в начале своей улицы, поднимающейся от берега влево, она остановилась:

- Вам нужно пройти дальше, через рынок и обойти порт, - стараясь не смотреть на мужчину, размахивала она пальцем, - чуть-чуть не доходя до Сен-Виктора, слева будет магазин Гастона, - наспех договорила она и, сославшись на внезапные дела, мелькнула вверх по склону, словно молния, над чем потом долго хохотала, оказавшись за дверями дома.

Ей было хорошо с ним. С остроумным, но молчаливым; и Готель чувствовала, что может также иронизировать без чьего-либо ущерба. И хотя его богемное расписание порой шло в разрез с потребностями Готель, она легко прощала его, принимая во внимание род его занятия и образ жизни. А еще он писал ей стихи: