которых с каждой секундой становилось только больше. Выздоровела ли она или стала моложе, а если так, то сколько ей теперь приходилось лет? И останется ли она такой? А если да, то как долго, и как в таком случае воспримут её новый образ люди? Возможно, ей пришлось бы уехать в другой город или остаться и дальше вести отшельническую жизнь в Лионе. И еще она подумала, что может ей стоит провести здесь еще одну ночь, потому что не знала, сколько времени еще будет цвести цветок. Однако самый главный вопрос был в том, нужно ли ей это? Ведь еще три дня назад она была готова проститься с этим миром, лишь бы избавить себя от пустого остатка жизни, а теперь это чудо, не то божественное наказание за её греховное желание, настигло её, лишь прибавив времени. Так что же это было, дар или удар свыше?

Не найдя ответа ни на один вопрос, Готель решила пока не продолжать общения с цветком, а вернуться домой, до той поры, как в её голове не станет большей ясности. Входя в Лион, она надела капюшон и опиралась на клюку, словно ей это было всё еще необходимо.

Город не заметил её изменений, хотя Готель всё же решила сменить несколько своих лавок, хозяева которых были не чисты на язык. И никто, вроде бы, не обращал на неё особого внимания, если не считать одного мужчину, которого, как показалось Готель, она встретила у Себастьена, когда приехала в Лион четыре года назад. Каждый раз он смотрел на неё, не отрывая взгляда, пока она шла мимо, что само по себе раньше никогда не было странностью. Её красота в прежние годы и общение с мужчинами всегда была подспорьем в служении Богу. Это давало ей более богатые дары, а церкви, в свою очередь, более щедрые пожертвования; чем если бы у неё было бы одно портное мастерство. Подумав об этом, Готель решила купить кусок материала на новое платье, поскольку от плохого зрения она соскучилась по шитью. А еще она решила, что пришла пора познакомиться с лионским епископом - Жаном де Бельменом, а также заручится его поддержкой. Готель боялась, что не поняв причины в её изменениях, дурной человек не найдет ничего, кроме как объявить её ведьмой или колдуньей. Но, как говорили в городе, епископ 'принадлежал душой Богу, а телом Римской империи', которая возложила на него управление Лионом; а потому щедрые пожертвования могли бы прикрыть глаза местной епархии на пустые разговоры и вздор.

Готель достала из ящика орден, завернутый в лазурный платок расшитый золотыми лилиями, и внимательнее взглянула на геральдику. Возможно, это было совпадение. Возможно, знак свыше, в том, что и цветок и орден были посланы ей Богом, но зачем? Дать сил на рождение ребенка? Но этот свет, он совсем не исцелял; Готель осознавала это каждый раз, когда чувствовала боль в ноге, поднимаясь на холм. Что же давал цветок? Что давал его свет? Молодость? Нет. Скорее возвращал отпущенное время. Только! время, которое не имело никакого отношения к телу или его здоровью. Но зачем? Зачем Бог послал ей этот знак, свет, время или что бы это там ни было, когда всю жизнь она просила только дитя?

Спрятав орден под одежду, Готель отправилась в собор.

- Я надеюсь, вы не из сторонников Пьера Вальдо и его воззрений, - улыбнулся епископ, проходя по собору, - с тех пор, как он появился здесь со своей ересью с отказом от собственности, у нас было с ним немало проблем, пока Папа не отлучил их от церкви. Не хорошо проповедовать за стенами храма, особенно в мирском толковании, поскольку неизвестно куда заведет людей такая проповедь.

- Ваше преосвященство, - отвечала Готель, - я всегда делала пожертвования в пользу церкви и Бога, ставя единственной своей целью прощение Всевышнего. Живя в Париже, я делала пожертвования собору Нотр-Дам, о чем есть записи в книге Ордена Морисом де Сюлли; теперь же, я прошу вас принять пожертвования для собора Сен-Жан, в городе, который сам Господь Бог, возможно, избрал остатку моей жизни.

Отчасти она лукавила, отчасти, принимая во внимание свою недавнюю находку, допускала мысль, что находка эта не была случайной. В итоге, Готель передала Лиону дом на Сицилии, который она давно не посещала и не планировала больше посещать, и половину средств, хранящихся в графстве Прованс. Вторую же половину средств, а также дом в Париже, Лионе и Марселе она переписала на свой орден с возможностью фамильного наследования, что было весьма находчиво, с учетом её вероятного последующего омоложения.