так опасаешься. Одно ясно. Помянутый тобою долг — сильный джинн. Теперь ты выпустил его, и, пока он не насытится жертвами, никто не сможет загнать его обратно, в пустой кувшин. Подумай об этом.

Глаза Шавара остановились, его взгляд похолодел и провалился сквозь Салах ад-Дина, напомнив тому о смертоносном взгляде Асраила.

Шавар тяжело вздохнул, и тогда Салах ад-Дин заметил, что у везира дрожат руки.

Спустя еще один час пришел ответ от халифа: повелитель Египта требовал выдать ему для свершения справедливой казни «презренного изменника, повинного смерти».

— Его нельзя отдавать халифу живым, — сказал Юсуф своему дяде, наблюдая, как между сирийским станом и стенами Каира безмолвным и бессмысленным знамением пробегает тонкий пыльный вихрь. — Он успеет убедить халифа, что враг не он, а мы… что мы хотим отнять у халифа власть. Или подкупит стражу по дороге.

— Это уже второе твое слово, Юсуф, — негромко проговорил эмир Ширку; никогда еще он не выглядел таким сосредоточенным и осторожным. — Делай.

— Если желаешь, дядя, я сам прикажу казнить Шавара, — предложил Салах ад-Дин.

Эмир медленно покачал головой:

— Нет, Юсуф. Теперь только своей рукой. Твои опасения не раз сбывались. То, что ты делал с чрезмерной осторожностью, до сих пор приносило успех. Если в твоей руке — воля Аллаха, значит… мы не совершим ошибки. Иди… а потом напиши еще одно письмо халифу. Ты владеешь каламом даже лучше, чем саблей.

Когда Шавара вывели на восточную окраину стана, чтобы казни не заметили с городских стен, везирь стал безудержно икать. Его поставили на колени лицом к Мекке.

— Помолись, — велел Салах ад-Дин и отвернулся.

Ожидая, он слышал только звонкое икание, но, когда последний срок везиря истек и его поставили лицом в противоположную сторону света, египтянин вновь опомнился и, перестав икать, резко посмотрел на своего судию.

— Ты берешь мою голову в долг, — проговорил он с тяжелым хрипом, будто уже начал сильно страдать горлом. — Наступит день, когда я приду к тебе. Отдашь с лихвой.

Голова везиря гулко стукнулась об землю, и один из воинов, крепко державших его за руки, успел ногой откатить голову прежде, чем на нее хлынул сверху поток крови. На Юсуфа же пахнуло теплым ветром от самых стен Каира.

Так, вместо целого «изменника» халиф по справедливости получил именно тот его зловредный орган, в котором зарождались и крепли все коварные замыслы. К голове было приложено послание: доблестный эмир Ширку докладывал, что, «выражая свою преданность халифу, да снизойдет на него милость Аллаха», он без всякого промедления исполнил волю правителя Египта.

Еще в продолжение часа над всем Египтом стояла тревожная тишина, а потом ворота Каира распахнулись, и навстречу к эмиру Ширку двинулись уже не почет и слава, а сама власть.

Она так торопилась, что пришла бесплотная и нагая, а следом за ней медлительные слуги несли ее роскошные одежды. Сначала от халифа пришло послание: властитель поблагодарил доблестного эмира за его благодеяния, оказанные Египту, называл его «аль-Меликом аль- Назиром», то есть «Несравненным Правителем» и назначил главнокомандующим войсками. За этим посланием, словно собака за зайцем, прибежало следующее, из которого Ширку узнал, что он уже успел стать везирем самого халифа. От этой вести, не успев переварить первую, эмир густо побагровел и с огромным наслаждением пустил ветры. Но спустя еще несколько мгновений он замер и с удивлением вперился вдаль.

У стен Каира снова гремели барабаны и литавры. Из ворот к стану бывшего эмира, а ныне египетского везиря Ширку двигалась роскошная повозка. На повозке находился некто в роскошном белом одеянии, сверкавшим золотым шитьем — и этот некто был… без головы.

— Что это за чучело? — почти испуганно пробормотал Ширку.

«Долг! Долг!» — отдавался в голове Салах ад-Дина бой египетских барабанов.

— О, славный аль-Малик ан-Назир! Это парадная дурра’а. Одежда, в которой везирь является пред великим халифом, да благословит его Аллах. — Таково было объяснение одного из фатимидских сановников, успевших наводнить сирийский стан.

Златотканное одеяние везли надетым на особую восьмилучевую вешалку-распорку, и теперь, после казни Шавара в сирийском стане, явление в нем тучного безголового «чучела» казалось не то злой насмешкой, не то насмешливым, но суровым предупреждением.

Глядя на торжественный выезд золотого пугала, Юсуф думал о том, что ему уже приходилось защищать чужие города от нападения врагов, а вернее — самих хозяев. Но теперь придется делать вид хозяев в окружении врагов, делающих вид, будто они — верные слуги, а это значит, — ожидать «нападения на стены» изнутри, а не снаружи. И такое занятие будет куда опасней первого. И куда опаснее того памятного выступления из Бильбайса в «ущелье» между двух вражеских армий окажется теперь их победоносное вступление в Каир.

Что касается свежеиспеченного везиря Ширку, то он был на седьмом небе от почестей и совершенно ослеп от блеска золотых и жемчужных пуговиц на везирском одеянии.

— Дядя, тебе придется сделать перед халифом пять нижайших поклонов, потом поцеловать ему руки и ноги и наконец — землю перед его троном, — напомнил Салах ад-Дин своему родственнику, когда того облачали в тяжеловесное сияние египетской славы.

— Ничего. Каир стоит и дюжины поклонов, — благодушно отозвался дядя сквозь шорох парчи. — По правде говоря, я бы теперь и осла поцеловал бы под хвост… если бы этого хватило, чтобы халиф подвинулся и освободил мне немного нагретого местечка.

Вскоре он, как и полагалось везиру, въехал в чудесный дворец халифа через северо-восточные врата, называвшиеся «Вратами ветра», миновал площади, покрытые мозаикой, прошел через галереи, что напоминали окаменевшие фонтаны чистейшей родниковой воды, и в конце концов оказался перед маленькой темницей, похожей на сундук и переливавшейся драгоценными камнями. Над сундуком возвышались три свода и три изящных башенки. Три его стены — задняя и боковые — были глухими, а переднюю заменяла витая решетка, именовавшаяся шуббаком.

За решеткой неподвижно сидела самая редкостная и дорогая птичка Египта — юный халиф аль- Адид.

Вокруг грозными утесами стояла его чернокожая нубийская гвардия.

Решетку приоткрыли. Гордый Ширку, не колеблясь, совершил положенный ритуал, и получил то, что ему снилось последние несколько лет едва не каждую ночь: то самое яйцо, сделанное из бадахшанского рубина весом в двадцать семь мискалей.

Везирь Ширку въехал затем в другой дворец, немногим меньше дворца халифа — тот самый, что еще недавно принадлежал коварному Шавару. Он начал день и ночь править и пировать, а его племянник принялся день и ночь разыскивать и замуровывать все потайные ходы дворца, через которые могли бы проникнуть наемные убийцы. Впрочем, к этому важному делу добавилось еще и управление Каиром, которое Ширку также поручил своему родственнику, сказав ему:

— Ты прекрасно управился с Александрией. Там была чужая псарня, и на тебя со всех сторон лезли разъяренные собаки. Что тебе теперь стоит управиться с этим курятником?

Ширку наслаждался жизнью и своим положением всего девять недель, пока в ночь на двадцать второй день месяца джумада[85], к Салах ад-Дину во сне вновь не подошел Асраил. Ангел Смерти и на этот раз посмотрел на Юсуфа, словно не видя его, вернее видя сквозь нее кого-то другого, истинную жертву.

Юсуф очнулся в холодном поту и услышал за дверями шум. В тот же миг вошел один из телохранителей и сообщил, что везирю сделалось худо.

Всего полчаса назад Юсуф сослался на усталость и покинул пиршество, которое дядя затеял в теплую ночь посреди сада, в беседке из хиосского порфира.

Не чуя под собой ног, он бросился в сад. По темной дорожке кто-то бежал ему навстречу, размахивая факелом.