душу фантомов воображения. Раз у вас нет доказательств измены, забудьте об этом и думайте лишь о реальных проблемах.

Он слегка усмехнулся:

— Разумный совет, Бруно. — Потянувшись через стол, он накрыл мою руку своей, густо заросшей черным волосом. — Признаюсь, поначалу я не хотел принимать вас в посольстве, хоть мой король и покровительствует вам. Как? Предоставить кров известному еретику? Я думал, вы сыграли на слабостях Генриха, обманом завоевали его привязанность. Но вскоре я понял, что был неправ. Вы хороший человек, Бруно, и я счастлив, что вы здесь, у меня под рукой. Никому другому в Англии я не доверился бы с такой охотой. — Он крепко сжал мою руку.

— Спасибо! Такая честь! — Но, произнося слова благодарности, я не смотрел послу в глаза.

Я вовсе не так хорош, как он думает, и все, что Кастельно доверяет мне, переношу Уолсингему, быть может, на погибель моему гостеприимцу. Остается утешаться мыслью, что я отказал его жене.

— Где Леон? — как бы между прочим поинтересовался я, кивая на пустой стул писца.

— Леон? Я поутру отправил его перехватить Трокмортона, пока тот не уехал в Шеффилд. Я написал от себя королеве Марии, чтобы заверить ее в своей преданности и опровергнуть обвинения Говарда. Нельзя допустить, чтобы Мария заподозрила нас и доверила свою корреспонденцию испанцам. И я не допущу, чтобы меня обошли в пользу Мендозы. Мы должны сохранять контроль — любой ценой. — Кастельно сжал зубы и метнул мрачный взгляд на стол Леона. — Я ждал Леона к обеду. Надеюсь, он не завернул в таверну. Не хотелось бы, чтобы и его избили.

— Леон не из таких, — спокойно отвечал я, хотя меня впервые кольнула тревога. Где же он, в самом деле? Куда пошел в своей печали и тревоге? Я сжал кулаки так, что ногти вонзились в ладонь, с трудом подавив досаду. Принес же черт Мари как раз в тот момент, когда Дюма готов был к столь важному признанию!

— Насчет него вы правы, — согласился Кастельно, вставая с места и направляясь к двери. — Большинство клерков при любой оказии спешат в таверну, но с Леоном мне повезло: он мальчик прилежный, хотя и тревожится по пустякам. Что ж, Бруно, — договорил он, открывая передо мной дверь, — спасибо, что выслушали старика.

— Господин посол, — почтительно пробормотал я, склоняя перед ним голову.

Он улыбнулся, хотя лицо его сморщилось и щеки старчески ввалились от непереносимой усталости:

— Сегодня вы будете моим послом, Бруно. Не подведите.

Дверь за мной захлопнулась, и тут же из тени поспешно выступил Курсель.

Резкие порывы ветра — с одного берега на другой — взмутили на реке белую пену, раскачивали лодку посла, так что фонарь, взлетая и опадая, оранжевой радугой пронзал тьму, а набухшие грозовые тучи все ниже опускались над Лондоном.

Городской особняк графа Арундела — один из тех краснокирпичных домов с высокими трубами, чьи обширные участки доходят до самого берега реки, хотя от вида самой Темзы (но не от ее ароматов) эти роскошные дома отгораживает высокая стена. Путь туда вверх по течению от Солсбери-корта недолгий, но по дороге Курсель успел выразить свои чувства по поводу моего назначения «заместителем посла».

— Возмутительно! — забрызгал он слюной, когда лодка накренилась на борт.

Мы проходили мимо Иннер-Темпла, ветер раскачивал ветви и забрасывал осенними листьями гладь реки. Мари успокоительно коснулась руки секретаря — я намеренно пропустил его в лодку сразу вслед за мадам де Кастельно, догадываясь, что Курсель рвется занять место подле нее. Мне и без того хлопот в тот вечер хватало, и я предпочитал избежать лукавых прикосновений Мари, и за ужином тоже мне ни к чему, чтобы ее ножка невзначай прижималась к моей. Я был полон решимости сесть как можно дальше от нее.

— Возмутительно, и все тут. Если посол болен, вместо него должен ехать я!

— Вы и так едете, — напомнил я, озирая южный берег реки. — В чем проблема?

— Проблема, Бруно, — повторил он за мной ученое слово и смолк: ветер занес ему в рот прядь его тонких волос. Избавившись от помехи, Курсель подался вперед и ткнул в меня пальцем. — Проблема в том, что я — его личный секретарь, мне лучше, чем кому бы то ни было, известны дела посольства. И я должен представлять на сегодняшнем собрании точку зрения посла. Вы-то кто такой?

Нетрудно догадаться, что перед отъездом Кастельно предупредил Курселя, в каком качестве я отправляюсь на этот ужин. Понятное дело, личный секретарь чувствовал себя обойденным. В ответ на последнее его замечание я иронически приподнял бровь:

— Полагаю, вы можете мне напомнить.

— И напомню! — пропыхтел он, и направленный на меня палец задрожал от плохо сдерживаемой ярости. — Вы — беглец, кормящийся за счет господина посла лишь потому, что наш слабодушный суверен привязался к вам, потому, что вы оба не оказываете должного уважения пресвятой церкви. И даже не француз! — заключил он, качая головой. Это последнее мое прегрешение было, разумеется, ужаснее всех прочих.

— Довольно, Клод, — скучающим тоном уговаривала его Мари.

— Почему же? (Ишь, распалился, не остановишь.) Думаете, он донесет о моих словах королю Генриху?

— Кто знает, кому Бруно пишет в своей маленькой укромной комнатке, — захлопала она на меня ресницами, заулыбалась кокетливо.

— Господин посол просил передать кое-что от его имени, вот и все, — произнес я, вновь сосредоточив взгляд на дальнем берегу, точно меня все это не интересовало. — Полагаю, он бы не стал возражать, если бы вы также высказали свое мнение.

— В самом деле, Клод, какая разница? — Мари поплотнее укуталась в бархатный плащ. — Каждого выслушают.

— Это официальный протокол! — Голос Курселя поднялся до пронзительного визга. — Если посол нездоров, следующим по званию иду я, и он должен был официально уполномочить меня, а не этого… самозванца представлять интересы Франции!

— Это всего лишь званый ужин, Клод, — утешала она его, словно раскапризничавшегося ребенка. — Ужин, а не военный совет.

— В самом деле? — Он обернулся к ней, готовый еще поспорить, но она хлопнула его по руке, кивком указала на лодочника и одними губами беззвучно приказала ему замолчать.

Лодочник вроде бы ничего и не слышал, но отчаянная сигнализация Мари напомнила о необходимости постоянно соблюдать осторожность. Шпионы таятся под любыми обличьями. Я слушал, как вода журчит под веслами, и думал: Кастельно надеется, что я послужу ему глазами и голосом, но у меня на уме нечто большее. Для меня все сходилось на доме Арунделов, на семействе Говард: и план вторжения, и убийства девушек, с ними связаны были и Нед Келли, и Стюарт, в этом же доме я надеялся отыскать утраченную книгу Гермеса Трисмегиста, ту самую, что четырнадцатью годами ранее силой вырвали из рук Джона Ди. Нельзя упускать представившуюся возможность оглядеться в доме Говардов. Я старался изыскать способ обнаружить тайны, которые, в том я был уверен, таились за стенами из старого кирпича. Эти стены поднимались отвесно перед нами, лодочник направлял судно к узкому причалу, от которого ступени вели к арке и железным воротам. План уже наполовину оформился в моем изобретательном мозгу. Чтобы все прошло гладко, понадобятся удача — свеча и кремень у меня в кармане — и все актерское мастерство, коим я обладаю.

У ворот нас дожидался слуга в ливрее Арунделов. С поклоном он придержал калитку, я подождал, предоставив Курселю галантно извлечь Мари из лодки и помочь ей пройти две ступеньки наверх. На ходу она подобрала юбки, избегая соприкосновения с тиной в тех местах, где река облизывает камни во время