заглушая голос страха в крови, повторяя про себя: мы всего в шаге от разоблачения убийцы Сесилии Эш и Эбигейл Морли, и Нед Келли — та самая ниточка, что свяжет эти преступления с Говардами.

Я уже почти бежал, подгоняемый надеждой, что скоро все разрешится, но тот, неведомый, в темноте, не отставал от меня: я слышал как бы отзвук собственных шагов в мягкой грязи, но больше не оборачивался. Я не сводил глаз с тропы, одной рукой нащупывая рукоять кинжала, другой вытягивая перед собой фонарь со свечой и подбадривая себя мыслью, что каждый шаг приближает меня к усадьбе Уолсингема. Как только преследователь увидит, куда я поспешаю, он конечно же испугается и растворится во тьме. У ворот усадьбы министра дежурит вооруженная стража, как же иначе, когда в стране столько тайных католиков, злоумышляющих его гибель.

Влажное дыхание ночи, кажущиеся особенно четкими в тени очертания влажных деревьев по краям дороги, невидимое, но ощутимое присутствие странного спутника в ночной тиши. Я почти уговорил себя, что этот человек не причинит мне зла, он лишь подглядывает, куда именно я направляюсь. Крик совы разорвал тишину, я громко выдохнул в испуге, поскользнулся на мокрой земле, и мне послышался — сзади? сбоку? — такой же встревоженный вздох. Я пробежал с полмили и тут услышал звук, который уже безусловно исходил от человека, — не слово, скорее уханье, выдох напряженного усилия. Я резко обернулся, поднял фонарь и правой рукой выдернул из-за пояса кинжал, в этот самый момент я почувствовал движение воздуха, услышал негромкий свист и, повинуясь инстинкту самосохранения, пригнулся, чуть не ткнувшись в руку, сжимающую рукоять, и в эту секунду что-то тяжелое ударило меня сзади, сбило с ног.

Свет вернулся. Поначалу перед глазами плыли тени, потом я увидел врага, склонившегося надо мной, и забился; полузадушенный вскрик сорвался с моих уст, но он прижал меня к земле, и лезвие боли рассекло мой череп, вонзившись в черноту на месте левого глаза. Члены, будто водой налитые, отказались повиноваться. Я все глубже проваливался в темноту и не мог противостоять ей.

— Он очнулся. — Голос исходил от человека, стоявшего, должно быть, прямо передо мной, и казался знакомым, но один глаз не открывался, а другой мне не удавалось сфокусировать.

Я подумал, не собирается ли он меня убить. С некоторым усилием мне удалось прижать ладони к той поверхности, на которой я лежал, и я нащупал нечто гладкое и прохладное. Что-то влажное и холодное опустилось мне на лицо, и я полностью очнулся, попытался даже приподняться на локте.

— Господи, Бруно, ну и напугал же ты нас! — произнес знакомый голос.

Теперь, когда с глаза, которым я мог видеть, смыли запекшуюся кровь, я разглядел Филипа Сидни. Откуда он здесь взялся, я понятия не имел, но обрадовался его появлению, как и в Оксфорде, где без его помощи я бы погиб.

— Каждый раз ты ухитряешься превратить меня в няньку, — весело продолжал он, припомнив, должно быть, как и я, приключение в университете. — Что с тобой сегодня стряслось, во имя Господа? Что-нибудь помнишь, или память отшибло?

— Я даже не понимаю, где я.

— Лежи, не вставай. — Он поднялся и потянулся, распрямляя длинное тело, но влажная ткань все так же нежно двигалась по моему лицу, и я догадался, что в комнате находится кто-то еще, только не мог повернуть голову и посмотреть.

— Ты в Вязах, — уже с другого конца комнаты ответил мне Сидни. — По правде говоря, тебе чертовски повезло, Бруно. Слуга, возвращавшийся домой, нашел тебя на дороге из Мортлейка. Он не знал, кто ты, но, когда тебя принесли к нам, Франсес тебя узнала. Так было дело, дорогая?

— Да, Филип, — донесся откуда-то сверху тихий девичий голос.

Так значит, на этот раз за мной ухаживает молодая жена Филипа. В тот миг, когда она отняла мокрую ткань от моего лица и отжала, я успел краем глаза заметить, что вода — ярко-розового оттенка.

— Бьюсь об заклад, ты бы там на дороге простился с жизнью, — с присущей ему грубоватой прямотой продолжал Сидни. — Ты хоть разглядел, кто это был? Стукнул он тебя крепко, но рана страшнее на вид, чем есть на самом деле. Он тебя ограбил?

— Merda![10] — Я попытался сесть, откинув простыню и чуть не перевернув при этом кувшин с водой. Мелкие белые искры вспыхнули перед глазами, но я ухватился за столбик кровати и перетерпел дурноту. Пока я валялся без сознания, меня раздели, теперь на мне была только рубаха да подштанники. — Бумаги! Где бумаги?

— Какие бумаги? Угомонись, опять начнется кровотечение!

— Кто снял с меня куртку? — Я кое-как поднялся, комната покачнулась и поплыла под ногами.

— Я снял, дурень ты чертов, — отрезал Сидни. — Я сидел над тобой с той самой минуты, как тебя принесли. Уолсингем то и дело заглядывал. Мы боялись, ты не оклемаешься. — Он помолчал и прибавил, опасаясь, как бы его не заподозрили в сентиментальности: — Мне бы следовало знать, что такого, как ты, ударом по голове не убить. Никаких бумаг у тебя при себе не было. Ни бумаг, ни кошелька. Вообще ничего. Куртка и рубашка были расстегнуты.

Я рухнул на кровать, прижимая ладонь к ноющему виску.

— Я нес бумаги Уолсингему. Он ограбил меня.

— Кто?

Я глянул на Франсес и слегка покачал головой. Даже от такого движения мне показалось, будто мозг перекатывается внутри черепа.

— Дорогая, сходи позови отца, если он сейчас не занят. Скажи ему, что Бруно пришел в себя. Большое тебе спасибо. — Он жестом господина указал на дверь, жена послушно присела в реверансе и направилась к двери, унося с собой миску с кровавой водой. Дверь бесшумно закрылась за ней.

— Хорошая девочка, — кинул ей вслед Сидни без особого тепла, как будто обсуждал выезженную лошадь.

Я лежал на огромной удобной кровати с белым льняным пологом — теперь красным от моей крови. Одну стену закрывал гобелен со сценой охоты; свет от многочисленных подсвечников, теплый и приятный, заливал помещение, но мне казалось, что он мерцает, как солнечный луч, пробивающийся сквозь воду, все вокруг колебалось и плыло. Я осторожно ощупал шишку на голове и вздрогнул, когда во всей полноте осознал случившееся этой ночью. Выжил я, очевидно, лишь благодаря недосмотру убийцы. Скорее всего, он был уверен, что покончил со мной.

Только я закончил пересказывать Сидни события в доме доктора Ди, как дверь с грохотом распахнулась, врезавшись в стену, и Уолсингем ворвался в комнату столь поспешно, что мне показалось, он готов заключить меня в объятия. До этого дело не дошло, но я увидел на его лице искреннюю тревогу обо мне и был весьма польщен.

— Будь уверен, Бруно, я отыщу того, кто так обошелся с тобой! — заявил министр, взмахнул у меня перед глазами сжатым кулаком и припечатал для убедительности левую ладонь.

— Или ту, — уточнил я. Язык с трудом ворочался во рту.

Уолсингем вопросительно приподнял бровь:

— Ну-ка, объясни. — Кивком он велел Сидни прикрыть дверь.

С трудом приподнявшись, я рассказал ему о таинственном посетителе, наведавшемся к Джейн Ди, о том, что обнаружил в сундуке Неда Келли, в особенности о рисунках, указал на связь Джоанны Келли с семейством Говард и пояснил, каким образом мой преследователь узнал, что я нашел важные улики в доме доктора Ди. Услышав, что бумаги пропали, Уолсингем нахмурился и закусил губу, а когда я закончил, задумчиво провел рукой по лицу и кивнул.

— Если жена Келли ворует для него еду, значит, и сам он прячется поблизости, — заговорил Сидни. — Либо он следил за домом, либо она сама нагнала тебя, чтобы не отпускать с такой добычей.

— Жаль, что я не видел этих бумаг, — поморщился Уолсингем. — Сначала эта история с кольцом