Новгорода! Гнать!

– Долой! Гнать! Вон пошел! Прочь! Гнать его из города! Гнать! – захлестнула всю площадь волна ненависти. – Убирайся вон!!!

Нашлись, конечно же, и те, кто пытался подать голос в защиту известного ушкуйника или хотя бы понять, чем именно тот провинился? Но непонятливых соседи пинали и толкали, не давая говорить, в то время как разгоряченная толпа продолжала вопить жестокое: «Гнать!» и «Долой!»

Егор, застигнутый колоколом в храме Георгия Победоносца, протиснулся вперед, поднялся на помост, вскинул руки, но возмущенные горожане не дали сказать ему ни слова.

– Не признаешь ты обычаи наши, Егор Заозерский, – подойдя к нему и опершись на посох, степенно произнес архиепископ Симеон. – Законы наши не признаешь, воеводам нашим подчиняться не желаешь, службу нести не хочешь. Но коли ты наших обычаев не чтишь, то и нам гость такой не нужен. Мнение веча новгородского ты слышал. Не люб ты нам, атаман. Уходи.

– Не люб, – подтвердили уважаемые купцы новгородских землячеств.

– Не люб, – поддержали их знатные новгородские бояре.

– Не люб, – еще раз повторил новгородский пастырь. – Отныне дорога на Волхов для тебя заказана, ушкуйник-князь. Нет здесь более для тебя места. Вот тебе Бог, а вот тебе порог. Уходи. До заката тебя в Новгороде быть более не должно.

Егор выступил вперед, скинул шапку и низко поклонился на все четыре стороны вопящему и машущему кулаками вечу:

– Со всей душой пришел я к тебе, люд новгородский. Добра тебе желал и достатка. Но коли не нужно от меня тебе ничего, то перечить не стану. Воля твоя, Господин Великий Новгород. Ухожу.

Вече настолько дышало к изменнику ненавистью, что только хмурые взгляды десятка ватажников, ходивших с атаманом на службу, а ныне окруживших его плотным кольцом, спасли Егора от расправы. Послышались даже призывы разорить и сжечь подворье князя Заозерского, и вроде как желающие наказать предателя нашлись – но когда толпа выхлестнула на улицы, внезапно оказалось, что большая часть недоумевающих новгородцев с угрюмым видом разошлись по делам. Возмущенных поведением единодушно проклятого гостя горожан осталось всего несколько десятков. Два или три, не более. На шумном многолюдном торгу они просто растворились в толпе, еще продолжая что-то выкрикивать – но не встречая от окружающих ничего, кроме безразличия. Погромщики от такого отношения в конце концов сникли и до княжеского подворья ни один так и не дошел.

– О приговоре новгородском все знают! – вернувшись во дворец, тут же объявил Егор. – Посему решайте сами. Кто со мной, тот со мной. Кто желает в ратях общих стоять, неволить не стану. Против совести своей идти ни к чему. Последнее это дело – совесть свою душить. Ушкуи у причалов, весла на бортах. Котомки походные на плечи – и пошли.

– Подождите, что случилось?! – наблюдая с крыльца за возникшей суетой, удивилась Елена.

– Вече новгородское атамана нашего из города изгнало, – пробегая мимо, просветил ее Линь Окунев. – Сбираемся вот. Уходим.

– А-а-а… – онемев от неожиданности, замерла княгиня. – И?

– Не бойся, тебе ничего не грозит, – на ходу поцеловав, увлек ее за собой Егор. – Однако на всякий случай боярин Александр Фоминич дружину свою поблизости, на постоялом дворе, разместил. Коли что, прикроют. На них положиться можно. А на охотников, что со мной не плывут, не надейся. Раз в трудный час отвернулись, значит, ненадежны. Пусть идут себе, куда ветром понесет.

– Так куда ты, Егор? – не поняла княгиня.

– Дней через двадцать вернусь.

– Но куда?

– Свеев бить.

– Как свеев, почему?! – вскинулась Елена. – Ты же на Москву идти должен!

– Нет, сперва свеи, – коротко мотнул головой Егор. – Москва больно кусача.

– Ты чего, не слышал меня, Егор?! – задохнулась от гнева княгиня. – Все то, что я тебе про Василия сказывала?!

– Давай потом. – Князь выдернул из сундука войлочный поддоспешник. Тонкий и плотный, он был не таким жарким, как стеганка. Для теплого лета это качество становилось куда важнее надежности.

– Нет, сейчас! – попыталась схватить его за руку жена. – Тебя изгнали! Прогнали, понимаешь?! Ну, так плюнь на своры новгородские, о себе подумай! О нас, о детях наших.

– Прости, милая. Но времени в обрез, – торопливо чмокнул ее Егор.

– Какой?.. Куда?! На Москву… – бросилась следом княгиня. – Людей верных собирай и к Московскому княжеству поворачивай! Там твое место!

– Мы на свеев, – помотал головой, уходя, супруг.

– Какие свеи?! Не смей!!! – закричала вслед Елена. – Коли не послушаешь, лучше вообще не возвращайся! Не нужен! Не пущу! Вдовой назовусь, нового князя себе найду! Честного и умного! Урод, мерзавец! Глаза бы мои тебя не видели! Можешь про меня забыть! Не нужен! Более не приходи! Убира- айся-а!!!

Она закружилась по коридору, стуча кулаками по стенам, и вдруг спохватилась:

– Господи! Да что же это я? – Княгиня стремглав кинулась по коридору, сбивая с ног последних торопящихся воинов, выскочила на крыльцо: – Егор! Егорушка!!!

Сбежала вниз, догнала мужа и повисла у него на шее, покрывая лицо поцелуями:

– Прости меня, дуру, Егорушка! Возвращайся! Возвращайся ко мне, я ждать буду! Ты береги себя, Егорушка. Мне без тебя жизни нет! Берегись…

Муж крепко обнял ее напоследок, поцеловал – и влился в хвост уходящей к Волхову угрюмой колонны ушкуйников.

Елена поднесла руку к щеке, тронула кожу, посмотрела на пальцы.

Влажные.

Оказывается, она плакала. Княгиня фыркнула, скрипнула зубами. Размеренно и с достоинством поднялась в горницу, которую отвела для ведения дел: принимать приказчиков и тиунов, писать письма, читать грамоты, сверять отчеты. Здесь еще не закончили ремонт: не был забит в щели вылезший и осыпавшийся мох, остался не заштукатуренным потолок, в углу стояли кувшины с краской для росписи. Елена задела ногой лестницу, споткнулась, чуть не упав, ободрала о стену плечо, и в ярости, схватив один из кувшинов, метнула его в плотника:

– Гад! Мерзавец! Подонок!

Мужчина увернулся, уронил киянку и шмыгнул за дверь, не дожидаясь продолжения. На стене расползалось обширное красное пятно. Елена схватила еще кувшин, шарахнула его об потолок, третий пнула ногами, четвертый растоптала, два последних в приступе бешенства швырнула в окно и потолок, забила кулаками по стене:

– Урод! Осел упрямый! Дубина безмозглая! Скотина! Баран! Ненавижу! Все кувырком! Все планы ломает! Все в мусор! Все старания!

Перекрушив все, на что хватило сил, опрокинув лестницы и перевернув стол, Елена уперлась лбом в оловянную перекладину слюдяного окна, мужественно выдержавшего удар, закрыла глаза, вскинула пальцы к вискам и стала их растирать, продолжая ругаться, но уже куда тише.

Сзади что-то тихонько заскреблось. Чуть позже послышалось осторожное покашливание:

– На кого ты так гневаешься, матушка-княгиня?

– На кого, на кого? – не оборачиваясь, ответила Милане хозяйка. – На змею подколодную, что на груди своей пригрела. На мерзавца неблагодарного. На олуха безмозглого, невесть что о себе возомнившего! Что ему ни скажу, ничего не слушает! Советам моим не внемлет, приказов прямых не исполняет, на нужды княжества своего плюет!

– Нечто можно так о муже своем, Богом даденном, сказывать? – догадалась, о ком речь, служанка.

– Ненавижу! – сжала кулаки Елена. – Видит Бог, как я его ненавижу… Кабы не любила, так и отравила бы давно. Вёха болотного в сбитень заварила бы, он бы ничего и не заметил.

– Господи, матушка, что же ты такое говоришь? – испуганно перекрестилась девушка.

– Что есть, то и говорю, – наконец-то оторвалась от окна Елена. – Я так мыслю, он только что оставил