Я похлопал его по спине.

— Отлично. Не стану больше отвлекать вас от дела. Только отдайте мне вашу рубашку.

— Вы шутите?

— Если здесь останутся наши грязные следы, Рассел поймет, что мы приходили к нему.

Оккам быстро снял рубашку и передал мне. Рукава рубашки были потерты, но когда я стал рвать ее, то убедился, какого высокого качества ткань, чего нельзя сказать о моей одежде. Я снова встал на колени и начал вытирать пол перед собой. Оккам надел оставшуюся одежду, достал из сумки кальку и карандаш, положил чертеж на крышку секретера и принялся копировать детали, стараясь не надавливать на чертеж слишком сильно, чтобы не осталось следов.

Я так увлекся своей работой, что не заметил слабого свечения на полу передо мной. Оно проникало в комнату из-под двери. Сначала свет был едва заметным, но постепенно становился все ярче, по мере того как его источник приближался к нам.

— Кто-то идет, — прошептал я. Моим первым порывом было броситься бежать, но тот, кто находился около двери, был слишком близко и мог услышать движение в комнате. Оккама подобная опасность не смутила — схватив лампу, он принялся искать укрытие, отталкивая ногой тряпки на полу. Ключ повернулся в замке в тот момент, когда лампа погасла. Дверь стала открываться прямо на меня, так что мне пришлось отклониться назад. Когда мои запястья коснулись лодыжек, я почувствовал себя как связанная птица. Вполне уместное сравнение — еще чуть-чуть, и я повалился бы на пол, и тогда мы оба попались бы как куры в ощип.

Сторож заглянул в комнату, но его фонарь не высветил ничего подозрительного: он стал водить им по комнате и осветил закрытые ставни, затем — стол, потом луч света заскользил по полу, поднялся по шкафу, освещая его ящики, и задержался там на некоторое время. Теперь дверь упиралась мне в колени, я не мог продолжать уборку, а грязные следы сзади не позволяли мне лечь на спину.

Казалось, прошла вечность с тех пор, как сторож осветил своим фонарем шкаф. Наконец он вышел и закрыл за собой дверь. Свет исчез, и комната снова погрузилась во тьму. Прислушавшись, я выждал, пока его шаги в коридоре окончательно стихнут, и уступил желанию потянуть затекшую спину и размять тело, испытывая огромное облегчение.

— Хорошо, что вы убрали грязь, Филиппс, — послышался радостный голос из-за стола, — пусть это и стоило мне рубашки.

Фосфорный кончик спички загорелся, и лампа снова ожила. Не дожидаясь, пока пламя успокоится, Оккам уверенным шагом вернулся к шкафу и продолжил свою работу.

— Я почти закончил, — заявил он, — но до сих пор не знаю, что это такое. Подписи к чертежу ничего не объясняют.

Я постоял некоторое время у двери, прислушиваясь и ожидая снова услышать шаги. Оккам заверил меня, что сторож скорее всего спустится на нижний этаж по лестнице в конце коридора и вряд ли вернется. Но лишь убедившись, что так все и было, я оставил свой пост и подошел к Оккаму.

— Разве чертежи не должны быть предельно ясными? — спросил я.

— Если только инженер не хочет сохранить свои идеи в секрете.

Карандаш Оккама завис в воздухе, пока он проверял, не упустил ли чего-нибудь в своем чертеже. Чтобы убедиться окончательно, он поднял за край верхний лист и что-то с досадой пробормотал себе под нос, заметив, что не перерисовал одну деталь оригинала. Он снова положил верхний лист на чертеж и стал поспешно исправлять ошибку.

— Готово, — объявил он.

— Пора уходить.

Оккам свернул копию и положил оригинал в ящик, в то время как я проверял, чтобы на полу не осталось тряпок. В этот момент я понял, что точно такие же грязные следы, которые я с рвением вытирал в комнате, были и на крыше. Если днем кто-нибудь выглянет из окна, то наверняка догадается о нашем визите. У нас не оставалось другого выхода, кроме как вытереть их на обратном пути. Оккам задул лампу, я распахнул ставни и, держа в руках ботинки, выбрался на крышу, которую, к моей радости, уже вымыл дождь. Переживая, как бы результаты труда Оккама не пошли насмарку, я шепотом сказал ему:

— Спрячьте чертеж получше.

Оккам последовал за мной, опустил окно и с помощью стамески поставил на место задвижку. Оказавшись на земле, мы надели ботинки и спрятали лестницу в прежнем месте. На этот раз была моя очередь выглядывать из-за угла и проверять, нет ли кого-нибудь поблизости. Наша предосторожность была не напрасной — в дверях сторожки я заметил темный силуэт. Лампа внутри дома отбрасывала длинные тени на землю перед дверью. Сторож смотрел в сторону верфи, но мы все равно вполне могли пробраться к лодке незамеченными. Однако я не хотел рисковать и решил подождать, пока он вернется в свое скромное жилище. Вскоре мое терпение было вознаграждено — сторож повернулся и зашел внутрь, на ходу застегивая ширинку. Этот неотесанный тип не захотел выходить под дождь и решил облегчиться прямо на пороге.

Начался прилив, наша лодка раскачивалась на волнах, натягивая веревку, которая была готова лопнуть в любой момент. Подтащив лодку к берегу, Оккам забрался в нее и сел на весла, а я оттолкнул лодку от берега. Шуршание дождя по воде напоминало звук отодвигаемой портьеры и прекрасно маскировало удары весел о воду. Вода текла с нас ручьями, но это неприятное ощущение с лихвой компенсировало чувство эйфории от успеха нашей операции. Возвращаясь на корабль с чертежом, я чувствовал себя как пират, плывущий в свою пещеру с сокровищами. Я вытащил из сумки грязные тряпки и бросил в реку. Комок из перепачканной ткани понесло по течению.

На корабле мы вытерлись и согрелись бренди. Последние несколько часов сделали свое дело, и теперь, после благополучного возвращения, я был рад переступить порог каюты. Здесь мне предстояло провести первую ночь на борту корабля Брюнеля «Великий Восток».

Меньше всего врач хочет оказаться пациентом в собственной больнице. Но именно это случилось со мной на следующий вечер после нашего приключения на верфи Рассела.

Все началось со жжения в горле и ощущения холода в груди, а привело к изнуряющему кашлю и сильному жару. Не нужно быть врачом, чтобы установить причину моего внезапного недуга. Я промок под дождем, пока плыл в лодке, отсутствие рубашки только усугубило ситуацию, и в результате заработал серьезный бронхит. Флоренс много раз приходилось сталкиваться с лихорадкой, поэтому она быстро распознала эти симптомы. Несмотря на мои протесты и стремление продолжить работу, меня вскоре отвели в палату. Большую часть жизни я провел среди больных, оставаясь при этом здоровым, и убедил себя в том, что выработал иммунитет против болезней, от которых обычно страдали люди. Однако самонадеянность стоила мне здоровья.

В течение восьми дней я пребывал в состоянии полузабытья. Ненадолго приходя в себя, я видел, как кто-то вытирает влажной тряпкой мой лоб и подносит к губам кружку с бульоном. В одно из таких пробуждений я открыл глаза и увидел стоявшую подле меня Флоренс.

— Я рада, что вы еще с нами, доктор Филиппс. — Она обращалась ко мне по фамилии, указывая на присутствие третьего лица. — К вам пришел посетитель. Сначала я не хотела пускать его, но, похоже, он выбрал подходящий момент. У вас кончилась лихорадка.

Я обернулся и увидел стоявшего у моей кровати Брюнеля; изо рта у него торчала сигара.

— Мне не разрешают здесь курить, — пробормотал он, — но я не понимаю почему: сигарный дым прекрасно дезинфицирует воздух.

Флоренс поправила мою подушку, пока я пытался приподняться. От напряжения я тут же почувствовал жуткую усталость.

— Рад вас видеть, Изамбард, — задыхаясь, проговорил я.

— Вы заставили нас поволноваться, но мисс Найтингейл сообщила мне, что самое худшее уже позади.