— Думаю, Оккама он интересует лишь с точки зрения искусственного сердца.
Брюнель задумчиво затянулся сигарой.
— Здесь вы можете не сомневаться: он не видит другого применения для этого устройства. Оккам хотел сконструировать сердце, а не двигатель.
Слова Брюнеля лишь подтвердили то, что я услышал от юного аристократа на корабле.
— А кто еще знает об этом? Я имею в виду о двигателе, а не о сердце?
— Многие. Я свободно обсуждал эту идею с моими коллегами.
Теперь круг подозреваемых расширился еще больше. Немного подумав, Брюнель продолжил:
— Большинству из них моя идея не понравилась, но один человек проявил к проекту большой интерес. — Ожидание было невыносимым, однако в тот момент, когда уже собирался назвать имя, Брюнель вдруг покачал головой: — Нет, этого не может быть. Только не он. Да, он мерзавец, но способен ли на убийство?
Данной характеристики было достаточно.
— Рассел? Вы думаете, что это Рассел?
Брюнель выкурил всю сигару, пока рассказывал, как почти пять лет назад, когда юный виконт Оккам только появился на сцене, Рассел с энтузиазмом отозвался о изобретенном им двигателе и заявил, что они должны использовать эту конструкцию в машине его собственного производства. Этот проект, по словам Рассела, мог принести огромную пользу им обоим, но отказался подробно рассказывать о своем замысле. Брюнель объяснил это тем, что в тот момент их отношения были особенно натянутыми, хотя их никогда нельзя было назвать особенно простыми. Рассела как раз уволили из пароходной компании, которая оказалась на грани банкротства, и Брюнель меньше всего хотел продолжать сотрудничество с этим человеком.
Однако с появлением Оккама и не без финансовой поддержки последнего внешний вид устройства претерпел разительные перемены: из двигателя оно превратилось в сердце. Эта перемена подхлестнула Рассела к дальнейшим действиям. Он еще несколько раз пытался поговорить с Брюнелем, но так и не объяснил ему, в чем заключалась его идея. Затем, вскоре после того как меня представили Клубу Лазаря, Брюнель стал изготавливать детали устройства. Заказ на некоторые из них получил Уилки. Странно и весьма подозрительно было то, что, как только перспектива изготовления газового двигателя стала реальной, Рассел отказался от своей идеи или по крайней мере сделал вид, что отказывается.
— Но я до сих пор не могу поверить, что он виновен в убийстве. Однако он единственный подозреваемый. К тому же я не в первый раз ловлю его на воровстве.
— Правда?
— Мы заказали для корабля две с половиной тонны железных пластин. Но как только Рассел получил к ним доступ, тут же использовал их для других проектов. Однако мне так и не удалось доказать, что это было делом его рук.
— Теперь вы тоже уверены, что это был он? — спросил я, опасаясь, как бы эмоции Брюнеля не заглушили голос разума.
— Я уверен только в одном, — сказал он. — Завтра я сам все у него спрошу.
— Я настоятельно рекомендую вам не делать этого, Изамбард. Мы пока не можем допустить, чтобы наши подозрения стали достоянием общественности. Если он виновен, то кто знает, какими возможностями он располагает? Сам Рассел не убивал Уилки, однако люди, сделавшие это, могут работать на него. Мы должны заниматься этим делом очень осторожно. Сначала нужно выяснить, как именно он хотел использовать ваш двигатель.
— Конечно, вы правы, — согласился Брюнель, немного успокаиваясь. — И я знаю, где мы можем получить эту информацию.
Мы вполголоса обсудили детали. К тому моменту, когда все бренди было выпито, мы уже знали, как будем действовать дальше.
Настало время нанести ответный удар.
По иронии судьбы следующим вечером выступать должен был Рассел. Он собирался рассказать об оснащении исполинского корабля, но возвращение Брюнеля из путешествия помешало ему сделать это. Большой шотландец, который был отнюдь не блестящим оратором, с радостью уступил место инженеру.
Все приветствовали Брюнеля как вернувшегося с войны генерала-победителя. За его здоровье подняли бокалы, и он, вполне естественно, захотел поделиться с коллегами по клубу впечатлениями от своих египетских приключений.
Он объяснил, как поднимались массивные камни для строительства пирамид и как их доставляли по Нилу; как огромные монолиты перемещались по земле на деревянных валиках и поднимались наверх по большим земляным скатам; как умерших фараонов консервировали с помощью процесса под названием «мумификация»: их тела высушивали специальными солями, затем оборачивали бинтами, после этого мумии укладывались в сделанные из дерева и камня гробы, украшенные золотом и драгоценными камнями, и замуровывались в пирамидах. Часто вместе с ними клали только что убитых жен и рабов, чтобы они могли служить фараону и после смерти.
Все внимательно слушали. Наконец Брюнель положил на стол какой-то предмет, завернутый в кусок муслина, и я затаил дыхание, когда он начал снимать обертку. Но, к счастью, под тканью оказалось не механическое сердце, а сосуд цилиндрической формы, слегка сужавшийся книзу. Алебастровая крышка была сделана в виде головы сокола, его глаза по-прежнему блестели от краски и позолоты, нанесенных тысячелетия назад.
— Это канопа, — объяснил Брюнель. — Сосуд, в котором хранится сердце фараона. Оно было извлечено из его груди и помещено сюда, прежде чем тело подверглось мумификации.
Он передал сосуд Расселу, который внимательно осмотрел его и даже понюхал запечатанную воском крышку, ожидая почувствовать запах находившегося внутри органа, после чего отдал соседу. Витуорт повторил тот же процесс и вдобавок потряс слегка сосуд, словно хотел услышать, как орган бьется о его стенки. Бэббидж не пожелал даже притрагиваться к сосуду и вжался в спинку стула, поэтому Витуорт перегнулся через стол и протянул его мне. Отложив карандаш, я взял его обеими руками, осторожно провел пальцем по письменам, высеченным на горлышке под головой сокола. Затем я перевернул сосуд, но, не обнаружив на дне знака изготовителя, передал его Стефенсону. Сосуд пошел по кругу, его передавали из рук в руки, и каждый из нас добавлял что-то новое в ритуал его изучения. Когда он оказался в руках Оккама, единственное, что оставалось сделать, это открыть его. Но виконт лишь поставил сосуд перед собой и посмотрел на него.
Пока все изучали сосуд, Брюнель продолжил нас просвещать:
— Крупные органы извлекались, но не хирургом, — объяснил он, бросив взгляд на меня, — а жрецами. Мозг удаляли через нос. Его, а также сердце, печень и легкие, запечатывали в отдельных сосудах, которые ставили в гробнице рядом с мумифицированным телом. Я могу лишь предположить, что в загробном мире эти органы должны были соединиться с телом и фараон обрел бы бессмертие в обществе богов.
— Откуда это стало известно? — поинтересовался Витуорт.
Брюнель достал карточку, на которой были изображены различные символы и знаки.
— Это иероглифы. Письмена древних египтян. Их вырезали на колоннах храмов, рисовали краской на стенах гробниц. С помощью иероглифов мы можем узнать об их верованиях и обычаях.
Я внимательно посмотрел на карточку, пытаясь рассмотреть иероглифы, чтобы дополнить мой конспект набросками. Заметив мое затруднение, Брюнель передал карточку Расселу, и она, как и сосуд, начала свое путешествие вокруг стола. Там были изображены самые разные знаки: перо, нечто, напоминавшее кукурузный початок, сова, лодка, змея, человеческие рука и нога.
— А как разобрать, что все это значит? — спросил Броди.
— Египтяне были хорошими шифровальщиками, если выражаться современным языком. Каждый символ соответствовал одному слову или букве. Мы можем читать их так же, как если бы они были написаны по-английски. Или по-французски, поскольку эта работа была выполнена французским джентльменом по имени Шампольон. Здесь написано следующее, — продолжил Брюнель. — Чтобы попасть
