все получается наоборот. Потому что девчонкой, ожидая из города деда с гостинцами, всегда говорила: «Не привезет!»
Для того, чтобы обязательно привез!
12
Накануне выдачи зарплаты Фома Ионыч торжественно объявил Скрыгину и Усачеву:
— Ну вот. Девять кубометров на лесе третьей группы. Сто один процент.
Скрыгин, тряхнув чубом, подмигнул напарнику:
— Порядок, Боря! Вошли в график!
Тот попытался было сыграть в равнодушие: так, мол, и должно быть! — но не выдержал. Довольная усмешка растянула губы.
— Давно бы надо, Вася! Черт, что значит опыт: вроде и гоним не как сначала, а дело двигается! Сто один?
— Сто один! — подтвердил Фома Ионыч, блеснув очками в его сторону.
— Ей-богу, могли бы больше! Вроде не так и жали сегодня? А, Вася?
— Я — нормально.
— Я тоже, но могли бы и покрепче…
Назавтра они напилили семь кубометров.
— Вот черт! — удивленно выругался Усачев, узнав результаты. — Я думал, в сравнении со вчерашним процентов на сто двадцать дали…
— Скор шибко! — усмехнулся Фома Ионыч. — Ты попытай у ребят: кто на сто двадцать выполнял сразу? Ведь месяца не работаешь… Да и день короткий сегодня, суббота.
Но и семь кубометров позволяли сознавать себя уже не ходящим в учениках. Тем более что это было началом. И в субботу. Ха, они с Васькой себя покажут!
А вечером выдавали зарплату.
Пожилой, с отечным лицом кассир, ставя синюю галочку, где следовало расписаться, завидовал:
— Если бы мне здоровье — пошел бы в лес. Ей-богу! Хоть деньги бы настоящие зарабатывал…
Воскресенье началось сборами.
В Сашково надо было побывать многим из правой половины барака. Как водится, заглянуть в магазины. Перевести денег семьям. Не грех и поллитровку распить в доброй компании — знакомые в селе имелись почти у всех, кроме Усачева и Скрыгина.
Из левой половины в Сашково обычно не ходили. Довольствовались магазином сельпо в Чарыни — ближе намного, а водка та же. Местный «сучок» — не «Московская особая». Да и не все ли равно, какая она, водка?
На этот раз, заставив Конькова удивленно покоситься, на вторых санях пристроился Шугин. В добротном полушубке Стуколкина, самоуверенный, скупой на слова, он жестом предложил потесниться своему попутчику — кассиру — и сел, подобрав под себя ноги.
— В Сашково? — спросил кассир.
Шугин молча кивнул.
— Я думал, до Чарыни только, — разочарованно протянул тот, вынужденный довольствоваться менее чем третьей частью саней — Шугин не любил ущемлять себя.
Первые сани, на которых в тесноте да не в обиде уместились четверо, уже отъехали. Зачмокал и Коньков, перебирая вожжами. Но мерин только переступал с ноги на ногу, не обращая внимания на чмоканье.
Шугин через плечо возчика протянул руку к вожжам. Крикнул, раскатывая слова на букве «р»:
— Но, чер-рт нехор-роший!
Испуганно двинув ушами, мерин рванул сани. Шугин отпустил вожжи.
— Что человек, то и скотина! — качая головой, философствовал Коньков. — Доброго слова не понимают никак… Обязательно ты на него крикнуть должен.
Тринадцать километров для сытых лошадей — полтора часа езды.
Сухоручков, кучеривший на первых санях, придержал коня у крайних домов села.
— Кого куда?
Пассажиры запереглядывались.
— Мне в библиотеку. И в сельпо тоже. Вы в какую сторону сейчас поедете? — спросила Настя.
Сухоручков подумал:
— Мне тоже в сельпо надо, посля — на почту. Тылзин деньги просил послать, да и моя ждет. Только наперед к Антипычу заеду, коня поставлю…
— Дядя Коля, ты матке моей пошли заодно, а? Будь другом! — попросил Скрыгин.
— Давай, шут с тобой. Молодой, а ленивый, — неохотно согласился тот.
Василий отсчитал шесть пятидесятирублевых бумажек, нацарапал на пустой папиросной коробке адрес.
— Не лень, а почта не по дороге! — подмигнул он. — Отслужу чем-нибудь…
— По батьке-то тебя как? Бланк надо форменно заполнять.
— Васильич…
— И отца Васькой дразнили?
— Давайте договоримся, когда назад поедем, — предложил Усачев. — Мы с напарником в кино собрались. Ну и сельпо, конечно, не миновать.
— Ладно, — за всех решил Сухоручков. — Настя тоже кино не обойдет. После приходите все к Ивану Антипычу, она знает… Там я вас дождусь…
Настя шла между Василием и Борисом, направо и налево кивая знакомым. Девчата оборачивались, но подходить стеснялись: еще подумают незнакомые парни, будто ими интересуются! Много чести, пожалуй!
В магазине Усачев купил пластмассовую безопасную бритву, душистое мыло в нарядной упаковке и два тюбика зубной пасты. Перетрогал за рукава висящие на деревянных плечиках костюмы. К одному — стального цвета, за тысячу сто рублей — присматривался дольше других. Потом, щупая выложенную на прилавок штуку сукна, сказал Насте:
— Вещи покупать — надо в город ехать. В сельпо хорошего не завезут…
— Скажете тоже! — обиделась продавщица. — Чем этот серый костюм плох? Скажите уж, что не по деньгам… У нас бывает, чего и в городе не купить. Разбирают сразу — это дело другое. Что похуже — лежит, конечно.
Настя, обследовав занятую продовольствием половину прилавка, спросила какого-то особенного чая для Фомы Ионыча. Нужного сорта не оказалось.
— А у Клавы в Чарыни — есть! — тоном упрека сказала девушка продавщице.
Та пожала плечами:
— Был и у нас. Сравнила Сашково с Чарынью. Там покупать некому, десять человек — деревня…
Из продуктов набрали колбасы, консервов, редко бывающей в продаже гречи. Ребята купили еще папирос и пол-литра водки.
— С первой получки полагается, — усмехнулся Скрыгин.
Надолго задержались в библиотеке. Борис придирчиво копался в каталоге, потом спорил с молоденькой библиотекаршей Верой. Потряхивая рассыпающимися волосами, свитыми в тугие колечки только что привезенной из города шестимесячной, она защищала стихи Есенина, о которых пренебрежительно отзывался Усачев.
— Мне тоже нравятся, — встала на сторону библиотекарши Настя.
Усачев картинно развел руками.
— Двое на одного, значит? — И меняя тон: — Нет, девушки, нам такие стихи не нужны. Это
