— А ведь ей за пятьдесят! Она уже бабушка! — восхищенно заметил Корнюше. — Просто удивительно, за что готовы платить эти мужчины!
Корнюше взял у официанта поднос с бокалами для шампанского, прошел прямиком в «омнибус» и громко воскликнул:
— Мадемуазель Бернар!
Сара подняла глаза и увидела Эскофье. Мужчина, с которым она сюда пришла, был каким-то дальним родственником принца Эдуарда, каким-то его десятиюродным братом с немецкой стороны. Он что-то шептал Саре на ухо, но она, похоже, не только его не слушала, но и присутствия его не замечала. Она во все глаза смотрела на Эскофье — этим своим ужасно печальным взглядом, — и у него вдруг перехватило дыхание. Он оттолкнул Корнюше и стремительно вышел из бара в большой зал, где фальшивая
Когда через день в его pied-a-terre пришло письмо от Сары, Эскофье моментально собрался и выехал ближайшим поездом.
«Мы можем исчезнуть», — предлагала ему в своем письме Сара. И подписалась: Розина Бернар, veuve Damala.[124] Эскофье так и не смог понять, зачем почти через десять лет Саре все еще хочется тревожить дух этого человека.
Возможно, чтобы помнить, что темная сторона есть даже у ангелов.
В Кибероне Эскофье пересел на паром, чтобы добраться до Бель-Иля. Пассажиров на пароме практически не оказалось. Погода была никуда не годная и значительно холоднее обычного. Плавание оказалось настоящим испытанием. Волны нещадно били и швыряли старый паром, а над палубой выл ветер и сверкали молнии среди туч, из которых изливались потоки дождя.
Хотя Сара часто рассказывала Эскофье о западной части Бретани, сам он никогда прежде не бывал в этих местах. Когда паром наконец причалил у пристани, буря словно заколебалась на мгновение, видимо, решая, стоит ли продолжать, и в эти минуты Эскофье удалось увидеть то, что видел здесь любой художник, выходя на пленэр. То, что видел, например, Моне, отчаянно пытаясь удержать свой мольберт и не дать упорному ветру швырнуть его в море: бесконечные ряды кафе и жилых домов, розовые с голубыми ставнями или голубые — с зелеными, ярко выделявшиеся на фоне изломанных крутых утесов, похожих на ребра доисторического животного, серо-зеленого моря и темно-серого, цвета угольного дыма, неба. Цвета были такими живыми и сочными, что Эскофье чуть не заплакал.
— Эскофье!
Это была она — и буря тут же поспешила сомкнуться вокруг нее. Сара приехала верхом; ее буйные рыжие кудри трепал свирепый ветер.
— Садись! — крикнула она. — А вещи оставь у смотрителя гавани. Он потом их доставит, когда станет безопасно.
Теперь уже ветер с воем накинулся на них обоих. Сара протянула Эскофье руку, и он несколько неуклюже забросил себя в седло позади нее. Она сильно пришпорила коня, поскольку буря уже бушевала вовсю. Начался ливень. В одно мгновение океанские волны залили причал, а затем и дорогу, но конь мчался полным галопом. Океан словно объединил свои усилия с дождем — порой Эскофье казалось, что они вот-вот утонут: вода была повсюду. Однако их конь, казалось, и не рассчитывал на милость бури. Он мчался сквозь ветер и дождь без колебаний, легко поднимаясь по крутым утесам в клубах слепящей водяной пыли, которую ветер приносил с моря. В небесах сверкали изломанные стрелы молний, но конь продолжал свой бег — порой по самому краю страшных каменистых обрывов, и Эскофье успевал заметить, как глубоко внизу, в пропасти, крутится бешеный водяной поток.
Обнимая Сару руками, он чувствовал, что она радостно смеется.
— Быстрей! — кричала она.
— Вдова Дамала, вы же совершенно сумасшедшая! — то ли подумал, то ли прошептал Эскофье. Похоже, все-таки сказал, и она это услышала, потому что засмеялась еще громче.
Когда они наконец добрались до места, огни бухты Ле-Пале светились где-то далеко внизу. Дом Сары находился на абсолютно отвесном обрыве и смотрел прямо в бушующее море. Собственно, это был даже не дом, а заброшенный форт Пуант-де-Пулен весьма впечатляющих размеров, мощный, приземистый, почти квадратный, сложенный из розовых каменных плит. Когда Эскофье вошел внутрь, там оказалось так тихо и холодно, словно он невольно пересек запретную черту и проскользнул из реального мира в мир иной.
Когда они оба стащили с себя мокрую одежду, вытерлись и переоделись, Сара спросила:
— Ты есть хочешь?
Никто и никогда еще не задавал Эскофье этого вопроса.
— А что, у тебя есть еда?
Сара рассмеялась, откидывая назад голову.
— Мой дорогой сэр, ни одна дама не станет приглашать Эскофье в свое убежище, не имея еды.
Она стояла посреди кухни в роскошном вечернем платье, отороченном норкой, и грубых шерстяных носках, какие обычно носят жители этого дикого побережья. Эскофье никак не ожидал увидеть Сару Бернар в таком виде.
Его она, разумеется, тоже заставила надеть такие же носки и красное кимоно, которое, как она клялась, было мужским и принадлежало ее сыну, но Эскофье знал, что в Японии красный цвет — прерогатива женщин и детей. Или внуков. Может быть, кимоно принадлежало внучкам Сары, Лизиане или Симоне. От него исходил тот неистребимый сладковатый запах, который так часто свойствен детям. Однако в доме больше не нашлось ничего подходящего, а собственная одежда Эскофье промокла насквозь. «Детское кимоно — господи, до чего же я дошел!» Эскофье привел в порядок свои седые, уже начинавшие редеть волосы и тщательно расчесал усы: но и это не помогло.
— Я выгляжу как деревенский дурачок.
— Если бы на мне были домашние шлепанцы, а рядом охотничий пес, мы с тобой составили бы идеальную английскую пару, — сказала Сара.
Он нежно ее поцеловал и спросил:
— Итак, veuve Damala, что у вас имеется из еды?
— У меня есть Far Breton!
И действительно, на кухонном столе стояло блюдо с пирогом. Эскофье слегка ткнул в него пальцем, пробуя упругость теста. Тесто оказалось достаточно упругим, и все же плотным, как это обычно и бывает в открытых пирогах с ягодами или фруктами.
— Это что, сlafouti?[125]
— Non. Это совершенно другой зверь.
Сара подбросила в огонь еще полено, вытерла руки о свое элегантное платье и принялась закручивать свои непокорные волосы в пучок на макушке.
— Неужели, мой дорогой Эскофье, ты никогда не ел Far Breton? Корица, ваниль, молоко и немного сливового бренди. Сливы и виноград вымачивают в «Арманьяке».
— И ты это сама испекла?
— Естественно. Здесь каждый умеет печь Far Breton. Это очень просто.
— Я и не знал, что ты умеешь готовить.
— Умею, но никогда этого не делаю. Впрочем, сегодня я буду готовить. Я попросила своего знакомого — он присматривает за домом в мое отсутствие — принести нам кое-какие продукты. Так что сегодня вечером у нас с тобой будет пир. И на этот раз поварихой буду я.
На одном из кухонных столов и впрямь лежала рыба — это был солнечник — и стояла корзинка мелких мидий; а еще там имелись буханка плотного деревенского хлеба, свежее масло и кувшин сидра. Эскофье взял в руки одну рыбку.
— Неплохая рыбешка, — похвалил он.
— Из Ле-Гилвинека.
— Действительно хороша.
Рыбка была серебристо-зеленоватая, как оливки, с острыми, похожими на лезвие ножа плавниками и безобразной, словно надутой, мордой. Эскофье тщательно ее обнюхал; от нее все еще пахло морем.
— Сегодняшний улов?
