Все, что дух мой волновало, все, что снилось и смущало, До сих пор не посещало в этом мире никого. И ни голоса, ни знака — из таинственного мрака… Вдруг «Ленора!» прозвучало близ жилища моего… Сам шепнул я это имя, и проснулся от него. Только эхо — больше ничего. Но душа моя горела, притворил я дверь несмело. Стук опять раздался громче; я подумал: «Ничего, Это стук в окне случайный, никакой здесь нету тайны: Посмотрю и успокою трепет сердца моего, Успокою на мгновенье трепет сердца моего. Это ветер — больше ничего». Я открыл окно, и странный гость полночный, гость нежданный, Ворон царственный влетает; я привета от него Не дождался. Но отважно, — как хозяин, гордо, важно Полетел он прямо к двери, к двери дома моего, И вспорхнул на бюст Паллады, сел так тихо на него, Тихо сел, — и больше ничего. Как ни грустно, как ни больно, — улыбнулся я невольно И сказал: «Твое коварство победим мы без труда, Но тебя, мой гость зловещий, Ворон древний, Ворон вещий, К нам с пределов вечной Ночи прилетающий сюда, Как зовут в стране, откуда прилетаешь ты сюда?» И ответил Ворон: «Никогда». Говорит так ясно птица, не могу я надивиться. Но, казалось, что надежда ей навек была чужда. То не жди себе отрады, в чьем дому на бюст Паллады Сядет Ворон над дверьми; от несчастья никуда, — Тот, кто Ворона увидел, — не спасется никуда, Ворона, чье имя: «Никогда». Говорил он это слово так печально, так сурово, Что, казалось, в нем всю душу изливал; и вот, когда Недвижим на изваяньи он сидел в немом молчаньи, Я шепнул: «Как счастье, дружба улетели навсегда, Улетит и эта птица завтра утром навсегда». И ответил Ворон: «Никогда». И сказал я, вздрогнув снова: «Верно молвить это слово Научил его хозяин в дни тяжелые, когда Он преследуем был Роком, и в несчастьи одиноком, Вместо песни лебединой, в эти долгие года Для него был стон единый в эти грустные года — Никогда, — уж больше никогда!»
