В бархат мягкого кресла, я впал в размышленье:Ворон, вещий когда-то в былые года,Ворон вещий и мрачный, какое значеньеСкрыто в крике твоем: «Никогда»?Так безмолвно я в думах моих утопал,Птицы огненный взгляд в сердце мне проникал,В мягком кресле прилег я спокойно и ловко,А на бархат свет лампы чуть падал, о да!Этот бархат лиловый своею головкойНе нажмет уж она никогда!Вдруг отрадно мне стало, как будто святымФимиамом незримый пахнул серафим…О несчастный! я молвил, то мне ПровиденьеШлет отраду в приют одинокий сюда!О Леноре утраченной даст мне забвенье!Ворон снова вскричал: «Никогда!»О пророк, злой вещун, птица ль, демон ли ты,Ада ль мрачный посол, иль во мгле темнотыПригнан бурей ты с берега грозного моря,О, скажи, дальний гость, залетевший сюда:Отыщу ль я бальзам от сердечного горя?И вещун прокричал: «Никогда!»Птица ль, демон ли ты, все ж пророк, вестник злой,Молви мне: в царстве Бога, что чтим мы с тобой,В отдаленном раю, сбросив бремя печали,Не сольюсь ли я с милой, воспрянув туда,С чудной девой, что в небе Ленорой назвали?Птица вскрикнула вновь: «Никогда!»Птица ль, демон ли ада — воскликнул я — прочь!Возвратись же опять в мрак и в бурную ночь!..Не оставь здесь пера в память лжи безотрадной,Одинокий приют мой покинь навсегда,Вынь из сердца разбитого клюв кровожадный!Ворон крикнул опять: «Никогда»И над дверью моей неподвижно с тех порБлещет ворона черного демонский взоp,В бледных лампы лучах силуэт его темныйПредо мной на полу распростерт навсегда,И из круга той тени дрожащей огромнойНе воспрянет мой дух никогда!
Раз, когда я в глухую полночь, бледный и утомленный, размышлял над грудой драгоценных, хотя уже позабытых ученых фолиантов, когда я в полусне ломал над ними себе голову, вдруг послышался легкий стук, как будто кто-то тихонько стукнул в дверь моей комнаты. «Это какой-нибудь прохожий, — пробормотал я про себя, — стучит ко мне в комнату, — прохожий, и больше ничего». Ах, я отлично помню. На дворе стоял тогда студеный декабрь. Догоравший в камине уголь обливал пол светом, в котором видна была его агония. Я страстно ожидал наступления утра; напрасно силился я утопить в своих книгах печаль по моей безвозвратно погибшей Леноре, по драгоценной и лучезарной Леноре, имя которой известно ангелам и которую здесь не назовут больше никогда.И шорох шелковых пурпуровых завес, полный печали и грез, сильно тревожил меня, наполнял душу мою чудовищными, неведомыми мне доселе страхами, так что в конце концов, чтобы замедлить биение своего сердца, я встал и принялся повторять себе: «Это какой-нибудь прохожий, который хочет войти ко мне; это какой-нибудь запоздалый прохожий стучит в дверь моей комнаты; это он, и больше ничего».Моя душа тогда почувствовала себя бодрее, и я, ни минуты не колеблясь, сказал: «Кто бы там ни был, умоляю вас, простите меня ради Бога: дело, видите, в том, что я вздремнул немножко, а вы так тихо постучались, так тихо подошли к двери моей комнаты, что я едва-едва вас расслышал». И тогда я раскрыл дверь настежь, — был мрак и больше ничего.Всматриваясь в этот мрак, я долгое время стоял, изумленный, полный страха и сомнения, грезя такими грезами, какими не дерзал ни один смертный, но молчанье не было прервано и тишина не была нарушена ничем. Было прошептано одно только слово «Ленора», и это слово произнес я. Эхо повторило его, повторило, и больше ничего.Вернувшись к себе в комнату, я чувствовал, что душа моя горела как в огне, и я снова услышал стук, — стук сильнее прежнего. «Наверное, — сказал я, — что-нибудь кроется за ставнями моего окна; посмотрю-ка, в чем там дело, разузнаю секрет и дам передохнуть немножко своему сердцу. Это — ветер, и больше ничего».Тогда я толкнул ставни, и в окно, громко хлопая крыльями, влетел величественный ворон, птица священных дней древности. Он не выказал ни малейшего уважения; он не остановился, не запнулся ни на минуту, но с миною лорда и леди взгромоздился над дверью моей комнаты, взгромоздился на бюст Паллады над дверью моей комнаты, — взгромоздился, уселся и… больше ничего.Тогда эта черная, как эбен, птица важностью своей поступи и строгостью своей физиономии вызвала в моем печальном воображении улыбку, и я сказал: «Хотя твоя голова и без шлема, и без щита, но ты все- таки не трусь, угрюмый, старый ворон, путник с берегов ночи. Поведай, как зовут тебя на берегах плутоновой ночи». Ворон каркнул: «Больше никогда!»Я был крайне изумлен, что это неуклюжее пернатое создание так легко разумело человеческое слово, хотя ответ его и не имел для меня особенного смысла и ничуть не облегчил моей скорби; но ведь надо же сознаться, что ни одному смертному не было дано видеть птицу над дверью своей комнаты, птицу или зверя над дверью своей комнаты на высеченном бюсте, которым было бы имя Больше никогда!Но ворон, взгромоздившись на спокойный бюст, произнес только одно это слово, как будто в одно это
