– Это все пустые рассуждения, – сказала Линн, – потому что без денег ты не сможешь попасть в Тулейн или куда-нибудь еще. – При этом ее голос слегка дрогнул от сдерживаемого рыдания. – Так что и колледж, и медицинский факультет для тебя теперь недостижимы.

– А ты не хочешь дать мне денег, мама?

– Денег? А у меня их нет.

– Да, он действительно это сделал, – произнесла Эмили, одновременно спрашивая и констатируя факт.

– Ты знаешь, что это так.

– Ты дашь мне денег, мама, даже если ты и не одобряешь?

– Я тебе только что сказала, у меня их нет. У меня и цента собственного нет.

– Ни цента? Ничего! – удивленно повторила Эмили.

– А у меня никогда их и не было. Твой отец дает все, что мне необходимо, или что я хочу.

Эмили обдумывала ее слова. И Линн, которая слишком хорошо умела различать малейшие нюансы выражения лица своей дочери, безошибочно уловила презрение и почувствовала себя униженной.

Может быть, тетя Хелен? По крайней мере, на первый семестр.

– Не говори глупости. Тетя Хелен не может этого себе позволить.

Это было неправдой. Последнее время у Дарвина дела шли хорошо, настолько хорошо, что они купили более просторный дом в более зажиточном предместье города. Но она не собирается выставлять свое грязное белье напоказ.

– Если бы у меня были деньги на первый семестр, я уверена, что смогла бы получить студенческий заем. И найду работу. Я согласна на любую работу, которую смогу найти.

– Не так-то легко получить заем. Когда они узнают о положении и доходах твоего отца, ты никогда его не получишь.

– Ох, мама, что же мне делать?

– Если бы я была на твоем месте, я бы снова согласилась на Йейль и была бы благодарна.

– Но видишь ли – я не могу! Уже слишком поздно. Они уже отдали мое место кому-то из списка ожидающих.

Глупая, глупая девочка… Это сокрушительное разочарование, это несчастье сделали Линн жестокой.

– Итак, ты сожгла мосты, так что, я полагаю, это конец всего.

Эмили встала.

– Значит, ты ничего не можешь мне сказать.

– Что я могу тебе сказать? За исключением того, – добавила она, понимая, что это жестоко с ее стороны, – что сейчас я собираюсь навестить умирающую женщину. Если хочешь, можешь пойти со мной.

– Нет, я поднимаюсь к себе наверх.

Линн сидела, закрыв лицо руками. Она сердилась на Эмили, и в то же время чувствовала горе своей дочери настолько сильно, словно она испытывала физические страдания. Я думаю, размышляла она, я смогла бы приползти на животе к Хелен. Мне придется вынести ее саркастические вопросы: «Что я слышу? Роберт отказывается?» А что, если Хелен откажет? Она должна думать об образовании своих собственных детей; один из ее сыновей перешел в последний класс. Без сомнения, новый дом заложен; не может быть, чтобы Дарвин слишком много зарабатывал… Ее мысли прояснились. Может быть, если только убедить Роберта, что она поедет не туда, куда едет этот мальчик, он заплатит за обучение в каком-нибудь другом месте. Но нет, он не станет платить; он привык к мысли, что его одаренная дочь будет учиться в Йейле. Роберт никогда не менял своих решений.

Она встала из-за стола и подошла к окну. Во дворе ходила Юдора и пела, вешая белье на веревку. Юдора считала, что белые вещи должны сушиться на солнце. Бобби сидел в манеже. Завалившись назад, он пытался снова выпрямиться, как бы гордясь своей новоприобретенной способностью взирать на мир под другим углом. Юдора наклонилась над ним, чтобы поговорить. Зрелище было очень приятное. Оно было благотворно. Благотворно. Подходящее слово.

Обстановка в доме не была благотворной. Стоя внизу лестницы, она могла видеть закрытую дверь комнаты Эмили и представить себе, что за закрытой дверью Эмили лежит лицом вниз на кровати в полном отчаянии. Половиной своей души она жаждала подняться наверх и утешить ее, погладить по вздрагивающим плечам. Слабое утешение! – кричала в ней другая половина, охваченная гневом.

Она схватила свои ключи от машины и направилась в сторону клиники. В зеркале заднего вида она репетировала бесстрастное выражение лица – только с таким лицом можно находиться у постели умирающего, – конечно же, никаких слез и никакой торжественной серьезности.

И все же ее решимость ей изменила. В этот день Джози на короткое время была в сознании. Брюс рассказывал ей что-то о новой кошке, когда вошла Линн.

– Я разозлилась на себя, – начала она с порога. – Чертовски жарко, и я приготовила для тебя шербет из свежей малины. Он даже на вид холодный, и я думаю, он бы тебе понравился, но я уехала и забыла его. Моя голова… – И она стукнула себя рукой по голове.

Джози смотрела на нее вопросительно.

– Итак? В чем дело? Ты никогда ничего не забываешь, особенно того, что связано со мной! Что такое?

– О, правда, ничего особенного.