В болезненной улыбке Джози почувствовала горечь.
– Не все. Ты уклоняешься от правды о Роберте.
– О Роберте? – В голосе Линн послышалось легкое предупреждение. – Но мы очень счастливы, Джози… Теперь все замечательно.
– Нет, нет. – Голова Джози откинулась на подушку. – Ты забыла, что я социальный работник. Я видела такие вещи, которые ты не можешь себе представить. Я видела вещи как они есть. – Внезапно ее пальцы вцепились в простыню, и ее тело изогнулось в судороге. – О, почему ты не можешь быть честной со мной, ведь я так страдаю, ведь я должна умереть и оставить Брюса! О, Боже, что за боль!
Сердце Линн бешено заколотилось.
– Я позову сиделку, – сказала она и бросилась прочь.
«Даже теперь в полубреду, Джози продолжает прощупывать правду», – думала она по дороге домой. Джози и Хелен.
Слишком много горя, чтобы с ним справиться.
Медленное течение лета вызывало к жизни новые привычки. По настоянию Роберта, Брюс приходил к ним почти каждый вечер обедать, а потом отправлялся в больницу.
– Он потерял не меньше пятнадцати фунтов, – заметил Роберт. – Мы не можем позволить, чтобы так продолжалось. Это наш дружеский долг. Он же часть фирмы «Джи-эй-эй», в конце концов.
Энни уехала в скаутский летний лагерь, и Линн сказала:
– Я рада, что она уехала. Ей будет трудно перенести… – И, поглядев на Брюса, она осеклась.
Он закончил за нее.
– Когда все кончится? У нас с Энни был уже разговор об этом, и я думаю, тебе не надо о ней беспокоиться. Она к этому подготовлена, – сказал он твердо, – так же, как и я должен быть, – он улыбнулся, – но я не подготовлен.
За столом все молчали, пока Эмили не произнесла серьезно:
– Все остальное на свете по сравнению с этим кажется мелким, правда?
Волна жары, обрушившись на пригород, набросилась на людей с такой силой, будто пыталась выбить из них дух. Петуньи завяли на газонах, птицы замолкли. Даже собаки, выбежав на минуту-другую наружу, тяжело дыша возвращались в дом. А в доме с кондиционером воздух был спертым. Как будто бы сама погода объединилась с жизненными обстоятельствами, чтобы удушить их всех.
– Умирать – это очень долго, – сказала Эмили.
И однажды за завтраком у Эмили нашлось нечто серьезное, о чем следовало сообщить.
– Вас это поразит. Я боюсь об этом говорить, – начала она.
На нее внимательно смотрели глаза ее родителей.
– Я не знаю, с чего начать.
– Начни с начала, – нетерпеливо произнес Роберт.
Руки девушки вцепились в край стола, будто она нуждалась в опоре. Вокруг ее глаз легли тени, как будто она не спала. Она сделала судорожное движение горлом и заговорила:
– Я не собираюсь учиться в Йейльском университете.
Роберт встал, с шумом уронив свой стул, и кинул свою смятую салфетку в тарелку.
– Что, что? Не собираешься учиться в Йейле?
– Я написала им. Я хочу учиться в Тулейне. Боже мой, у Роберта сейчас будет удар, подумала Линн, в то время как у нее самой кровь запульсировала в затылке. Она могла видеть, как жилы бьются у него на висках, и положила на его руку свою, чтобы успокоить.
– Тулейн? Почему? – спросил он. – Конечно, это из-за южного климата, не так ли? Тебе там больше нравится. О, конечно, должно быть так. – И он сделал рукой в воздухе насмешливо-учтивый жест.
Эмили спокойно ответила:
– Нет, пап. Это потому что Харрис получил там стипендию. – И она не мигая посмотрела ему в лицо.
Роберт встретил ее взгляд. Две пары спокойных глаз смотрели друг на друга. Линн посмотрела в сторону девушки, испуганной, но в то же время твердой, и перевела взгляд на взбешенного мужчину, потом снова на дочь. После всего того, что было ей сказано родителями, после всех их разумных объяснений, мягких, разумных советов. Неужели все это прошло мимо нее?
Как будто читая мысли Линн, Эмили сказала:
– Я вам не лгала – вы же об этом сейчас думаете? Я не видела его с тех пор ни разу – с тех пор, как это случилось. Мы говорили по телефону. Ты же знаешь об этом, мама.
– Что? – закричал Роберт. – Ты знала, что они разговаривают по телефону, и позволяла это!
Его гнев, подобно потоку, отведенному в другое русло, теперь обрушился ураганом на Линн. Она собралась с духом:
– Да, ну и что? Я в этом не видела никакого вреда. Его глаза были холодны, и в то же время горели; холод обжигал, как сухой лед.
– Я думала, я имела в виду…
