ее, почти взбежал по ступеням в дом. Он посадил ее перед окном, откуда она смогла бы видеть деревья, и подставил ей под ноги скамеечку. День был теплый, но она дрожала, и он накинул ей на хрупкие плечи шаль.

Кот вскочил ей на колени, и она улыбнулась.

– Он меня не забыл. Я думала, он забудет.

– Забыть тебя? Конечно, нет, – сказал Брюс горячо.

«Мы все играем, – подумала Линн. – Мы знаем, что не имеем права показать слезы, поэтому мы громко и резко разговариваем, мы боимся минутного молчания, суетимся и думаем, что мы нормальные».

Пошел легкий дождик, так что летняя зелень затянулась серебристо-серой дымкой. Джози попросила открыть окно.

– Послушай, – сказала она, – как дождь стучит по листьям. – И она снова улыбнулась. – Это самый прекрасный день и самое прекрасное время года.

«В это же время в следующем году…»– думала Линн, и ей пришлось отвернуться. Она принесла обед, легкую, простую пищу, куриное белое мясо с травками. Джози съела немножко и положила вилку.

– Нет аппетита, – сказала она извиняющимся тоном и быстро добавила: – Но, как всегда, твоя еда великолепная. Когда-нибудь ты должна сделать что-нибудь грандиозное с твоим талантом. Ты должна попытаться.

Роберт ее поправил:

– У нее дома полны руки дел, правда, Линн?

– Я не знаю, – сказала Линн, думая о том, что кожа Джози, ее прекрасная кожа, стала похожа на старую пожелтевшую газету.

– Нет, я знаю, – сказала Джози, настаивая на своем. Вечером она попросила, чтобы ее отвезли обратно в госпиталь, и Брюс взял ее на руки.

Ее плоть опала, и глаза стали больше над обтянутыми кожей скулами, а зубы казались очень длинными. Но все же в короткие приливы энергии улыбка по-прежнему вносила гармонию в это измененное болезнью лицо. Очень часто казалось, что лекарства развязали ее язык. Действительно, когда она была в сознании, она это понимала.

– Вчера я что-то сказала, что, наверное, не должна была говорить, – сказала она Линн однажды утром. – Я сейчас это очень ясно вспомнила, не странно ли?

– Я ничего не помню, – заверила ее Линн, хотя она вспомнила, и к тому же весьма отчетливо.

– Это было, когда я показала тебе розы, которые принес Том Лоренс. Я была так удивлена, я его не ждала. Мы не так хорошо тогда были с ним знакомы.

– Ему нравится Брюс, в этом нет никакой тайны.

– Именно это ты мне вчера и ответила. А я сказала: «Нет, ему нравишься ты, Линн». Мы для него – способ встретиться с тобой, поскольку он, конечно же, не может видеться с тобой, когда нет Роберта, и он не хочет видеться с тобой, когда он здесь. Вот что я сказала, и это тебя расстроило.

– Вовсе нет. Почему это должно было меня расстроить, потому что это просто глупость?

– Ты знаешь ответ. Но ты никогда не захотела бы мне сказать, что ты думаешь о Томе. Ты бы никогда не стала со мной делиться тем, что тебя действительно глубоко трогает. Ты слишком скрытная, Линн.

– Секреты, Джози? – спокойно спросила Линн. – А как же ты? Ты уже шесть месяцев больна и не сказала мне ни слова об этом.

– Ну, с этим ты ничего не сможешь поделать! – И когда Линн попыталась возразить, она вскричала: – Ты опять начинаешь меня ругать за это!

Плаксивый тон, так не свойственный Джози, с ее ясной, быстрой манерой говорить, был безнадежен и так же, как ее руки, лежавшие поверх одеяла, беспомощен.

Линн взорвалась:

– Неужели я настолько поглощена собой, моим малышом, моей собственной жизнью, что не вижу, что происходит с тобой, Джози? Как я могла быть такой слепой.

– Линн, дорогая, нет. У меня были хорошие времена и плохие. Я просто всегда старалась, чтобы никто не видел, что мне иногда бывало худо. И уж кого-кого, но не тебя можно обвинять в эгоцентризме. Для тебя было бы лучше, если бы ты побольше о себе заботилась.

– А я и забочусь, – возразила Линн.

– Нет, ты не заботишься. Ты возвела стену вокруг себя. Даже твоя сестра так думает. В действительности ты никого за нее не пускаешь. И ни один человек не может терпеть то, что ты непрестанно терпишь. – Джози повернулась в своей постели и, найдя более удобное положение, закончила: – И вот почему я хотела бы, чтобы у тебя был мужчина вроде Тома. Я могла бы спокойно умереть, зная, что с тобой хорошо обращаются. Что ты в безопасности…

– Джози, Джози, у меня все в порядке. Я в безопасности, дорогая. И не говори о том, что ты умрешь! – и не говори о Роберте…

– Нет, теперь я должна об этом говорить. Теперь как раз и надо об этом говорить. Шесть месяцев тому назад это не было необходимым. А теперь необходимо…

Линн оглядела стены, больничные, серые стены, наводящие уныние, которые, если бы заговорили, поведали бы о тысячах скорбей и разлук. А теперь еще одна. Очень тяжело было себе представить, что наступит день, когда она позвонит Джози и получит ответ, что ее уже нет.

– Ты меня всегда поддерживала, – сказала она, едва сдерживаясь от слез. – Всегда, когда я волновалась из-за Энни, а я за нее так волнуюсь, ты меня всегда поддерживала. Ты несла на себе все мои невзгоды.