Подобное восприятие отнюдь не ново. В древности китайцы подразделяли варваров на две группы — «сырых» (шэн) и «приготовленных» (шу). С «приготовленными» варварами, если сильно припрет, еще можно было иметь дело. Общение же с «сырыми» (неприготовленными, нецивилизованными) представлялось просто немыслимым. Даже в современном Китае чужаков иногда называют шэнжень («сырыми людьми»), а людей знакомых именуют «приготовленными» (шуженъ). Подобное пренебрежительное отношение отражает простую данность, заключающуюся в том, что китайцы традиционно побаиваются потреблять в пищу сырые продукты. Конечно, на каждое правило есть и свои исключения. В Чаочжоу едят маринованных моллюсков и ракообразных. Давным-давно представители элиты одной из самых космополитичных китайских династий — Тан, водившие дружбу с бородатыми варварами, что приезжали на верблюдах из западных пустынь, иногда лакомились сырой рыбой, нарезанной ломтиками, — блюдом, которое, возможно, является предком японского сасими. Однако в целом китайцы всегда предпочитали, чтобы продукты были не только мелко нарезаны, но еще и проходили термическую обработку. В способе приготовления пищи усматривался критерий цивилизованности: лишь варвары оставались на той эволюционной стадии, когда допускалось «съедать мех, перья и пить кровь».

Древние предубеждения перед иноземной традицией нашли свое отражение в современных кулинарных терминах. На ингредиентах, которые доставлялись с Запада по Шелковому пути, до сих пор, если посмотреть с лингвистической точки зрения, стоит позорное клеймо. Обычный перец и поныне называют «варварским» (ху цзяо), а морковь — «варварской редькой» (ху луобу). Под иероглифом ху изначально подразумевались древнемонгольские, татарские и тюркские племена, проживавшие на северо-западе, однако вместе с этим он означает «опрометчиво», «глупо», «безрассудно», «возмутительно». Слово ху также используется и в сложных сочетаниях, например ху хуа (дословно «слова, речи ху»), что означает «бред сумасшедшего», хугао — «доставлять неприятности». Одним словом, элемент ху используется в выражениях с негативным оттенком, обозначающих гадкие, злобные, нелепые, дикие, безумные поступки или поведение. В далеком прошлом люди, которые потребляли в пищу такие блюда, как, например, салат, со всей очевидностью представлялись китайцам сумасшедшими.

Кушать сыр вообще было из ряда вон выходящим. В основном молочные продукты в китайской кухне отсутствовали. Возможно, в прошлом они прочно ассоциировались с кулинарными привычками грубых варваров-кочевников с севера и запада, время от времени вторгавшихся в Китай и лакомившихся сырами и кисломолочными продуктами. Кроме того, в Поднебесной всегда существовал дефицит пастбищ, и большая часть имевшейся в наличии земли шла под рисовые поля. Хотя в конце двадцатого века в Китае родители уже стали поить детей молоком, сыр в большинстве случаев до сих пор вызывает отвращение. Когда американский антрополог Андерсон опрашивал китайцев, то один из них весьма забавно назвал сыр «слизистыми выделениями желудка какой-то старой коровы, которым дали стухнуть». Некоторые из моих китайских друзей, морщась, утверждают, что в запахе пота белых могут учуять аромат молока.

Пренебрежительное отношение китайцев к иноземцам и их еде в известной степени имело под собой основание в те времена, когда Китайская империя находилась в зените славы и могущества. Окутанные сверкающим ореолом цивилизованности, китайские города с изумительными ресторанами и изобильными рынками вызывали зависть у всего мира. Вонючие волосатые круглоглазые варвары, время от времени появлявшиеся из пустыни, пребывали в благоговении, поскольку далекие земли, из которых они прибывали, не шли ни в какое сравнение с Китаем. Однако к девятнадцатому веку «политика канонерок» западных держав сильно пошатнула доселе неколебимую уверенность китайцев в собственном культурном превосходстве. Китайцы изобрели порох, бумагу, книгопечатание и компас, но они не пустили все это в ход, чтобы покорить мир. Вдруг выяснилось, что некультурные рыжеволосые варвары с гадкими бородами и глазами навыкате на самом деле не такие уж и дураки.

Даже в девяностых годах двадцатого века на плечи иностранцев порой ложится тяжкое бремя исторического наследия. Очень часто меня обвиняли в Опиумных войнах, когда Великобритания принудила Китай разрешить торговлю наркотиком в обмен на серебро. Интересно, чего от меня хотели собеседники? Чтобы я лично извинилась за преступления моих предков? И, конечно же, очень часто со мной общались так, словно я была специальным посланником правительства Ее Величества и имею что-то против возвращения Гонконга Китаю, которое намечалось на 1997 год.

Многие из китайцев, с которыми мне довелось познакомиться, рассматривали меня и моих друзей- европейцев, не скрывая своей зависти и презрения. С одной стороны, мы ведь в каком-то смысле были для них варварами — большие, пухлые и перекормленные. От нас слегка попахивало (все из-за молочных продуктов). Мы слыли несобранными и аморальными: один из китайских студентов поведал мне, что общежитие для иностранных студентов считается рассадником половой распущенности (по китайским меркам 1994 года, вероятно, так оно и было). С другой стороны, мы в глазах местных представали богатыми и свободными. Один тот факт, что целый год мы можем развлекаться, питаться в ресторанах и ездить по всей стране, служил свидетельством нашего богатства и свободы.

Однако, если отношение китайцев к нам было и разным, в другом они проявляли удивительное единодушие. Все они сходились на том, что наши блюда есть невозможно. Поначалу, когда дело дошло до знакомства моих друзей-китайцев с западными деликатесами, меня вдохновлял воистину миссионерский пыл. Познав удовольствие, доставленное мне кухней их страны, я собиралась отплатить им тем же, поскольку считала, что культурный обмен должен быть двухсторонним. Ужин у учительницы Юй, закончившийся полным фиаско, ничуть не убавил моего рвения, и я не оставляла попыток убедить всех, кого знала, что западная кухня далеко не столь ужасна, как они думают. Я же полюбила в итоге кроличьи головы, так почему же моим друзьям не полюбить сыр?!

Всякий раз с прибытием гостей из-за рубежа в общежитии для иностранных студентов появлялось то или иное заморское лакомство, будь то паста из трюфелей, рафинированное оливковое масло, черный шоколад, сыр пармезан, и я тут же спешила поделиться лакомствами с самыми лучшими друзьями- китайцами. Время от времени специально для них готовила. Однако результат всех моих усилий оказался нулевым. То я сталкивалась с определенными запретами, о существовании которых даже не подозревала, то мои гости скучали, испытывая отвращение к приготовленным мной кушаньям, то просто вставали из-за стола разочарованными и голодными.

Однажды я приготовила итальянское блюдо ризотто: рисовый пудинг на мясном бульоне с пряностями, сушеными белыми грибами и пармезаном. Я была уверена: уж он-то понравится моим гостям, ведь в пудинг пошли рис и грибы — продукты, не чуждые китайцам. Я сама сварила крепкий бульон, добавила немного белого вина и битых сорок минут ложку за ложкой подливала получившуюся смесь, пока рис, вобравший в себя аромат грибов, наконец не стал маслянистым и жирным. Гости съели немного, блюдо на них не произвело сильного впечатления. Никто не мог понять, зачем я убила столько времени только ради того, чтобы приготовить обычный танфань (суповой рис).

Даже в тех редких случаях, когда друзьям нравилось то, что я стряпала, им все равно удавалось срывать все мои поползновения сформировать у них благоприятное впечатление о западной кухне. Однажды Чжоу Юй и Тао Пин устраивали дома ужин. Я взяла с собой яблочный пирог, лично испеченный в общежитии. Друзья нарезали пирог тоненькими ломтиками, так чтобы их можно было взять палочками, и