— Должны быть в обозе, — Петр ухмылялся. Ему бы, как предводителю войска, быть озабоченным, а он снова поддался чарам своего «брудера» и уже спокойно ожидал возвращения Шеина.
Наконец от плотной массы всадников отделилось несколько — парламентеры. Нахлестывая лошадей, они мчались к войску.
— Я же говорил, что кровопролитие отменяется, — вовсю веселился Лефорт. — Это не более как пополнение. Идут сдаваться в плен. Перед такой грозной массой, как наша, любой противник торопливо капитулирует. Жизнь всем дорога.
— Масса — это еще не сила, — возразил Петр. — Она и есть масса — куча то бишь. Начнись сейчас заваруха, порубят друг друга.
И он воинственно взмахнул палашом. Он вытащил его, когда готовился к атаке, но сейчас, по- прежнему вглядываясь в группку всадников, машинальным жестом вложил его в ножны.
Наконец, осадив запаренного коня перед Петром, привстал на стременах отчего-то запаренный Шеин. Докладывая, он не мог сдержать улыбки:
— Государь милостивый, да это ж казаки. Которые с князем Василием на Перекоп ходили. Гетман их тебе в помогу послал. Полк с есаулом Погребальным.
— А коли так, отчего ж есаул не подъехал поклониться, — недовольно протянул Петр. — Сказывал ли, что на Москве деется?
— Сказывал. Все притаились и тебя ждут. С войском. А государыня царевна какой день не показывается.
— Знать, вещи пакует, — хохотнул Петр, очень довольный известиями. — Я так рассужу: ты с войском и артиллериею продолжишь путь к Москве, а я намерен возвратиться к Троице: там матушка царица обо мне тревожится да вести ждет, как ей с царевичем Алексеем да с женою моею быть, готовиться ль к отъезду. Ближние со мною останутся. И ты, Франц?
Лефорт скорчил недовольную гримасу.
— Брудер Питер, неужели ты меня, великого грешника, хочешь обречь на монастырское затворничество?!
А вино? А женщины? А Аннхен? — и он лукаво подмигнул. — Такого, как я, монастырь не выдержит.
Глава семнадцатая
Безнадежность…
Судьба придет — ноги сведет.
Беда не по лесу ходит, а по людям косит.
Нашему барану ни в чем нет талану.
Счастье с несчастьем смешалось — ничего не осталось.
Побранился князь Яков Федорович Долгорукой в верьху с боярином князем Борисом Алексеевичем Голицыным: называл он, князь Яков его, князя Бориса Алексеевича, изменническим правнуком, что при расстриге прадед его, князя Бориса Алексеевича, в Яузских воротах был проповедником. И за те слова указано на нем, князе Якове Долгоруком, боярину князю Борису Алексеевичу Голицыну, и отцу своему боярину князю Алексею Андреевичу Голицыну и братьям его всем и за безчестье палатное, что он, князь Яков, говорил в Государевой палате при боярах, послан он, князь Яков, был в тюрьму и, не доведя его, князя Якова, до тюрьмы, воротили от Спасских ворот.
В 7200 (1691) году казнен на площади ведомой вор и единомышленник князя Андрея Хованского, чернец Сильвестр Медведев и Васька Иконник, также и иные товарищи их… князю Александру Борисову сыну Крупскому чинено наказанье: бит кнутом за то, что он жену убил.
В том же году пытан черкасской полковник Михаил Галицкой в государственном деле: с пытки он ни в чем не винился, очистился кровью и сослан в ссылку. А которой чернец на него доводил, казнен в Черкасском городе Батурине. …пытан в Стрелецком приказе Леонтий Кривцов, за то, что он выскреб в деле, да и в иных разбойных делах, сослан в ссылку.
В том же году пытан и сослан в ссылку Федор Борисов сын Перхуров за то, что он подьячего убил, а то дело ныне в Стрелецком приказе. В том же году в Приказе сыскных дел пытан дьяк Иван Шапкин, с подьячим своровали в деле в приказе Холопьяго суда.
Металась царевна Софья туда-сюда, нигде не находя себе надежного пристанища. И былого преклонения. Разве что почтение — оно еще оставалось. Но уже увядая, подобно сорванному цветку, мало- помалу теряющему и свои краски, и свое благоухание, и свою свежесть.
Понимала: достанет ее царь Петрушка. Не помедлит отомстить за все ведомые обиды и покушения. А сколь еще было ему неведомых! Где бы схорониться? Где? Из своих хором бежала. Князь Василий в опале.
Может, к братцу податься — в Измайлово? Он пока еще царствует. Но уж совсем ума лишился: пропадает в коровнике. Там-де ему хорошо, там-де покойно, там-де доброта и безмятежность. И дух теплый, приманчивый — навоз с молоком.
Было совсем мало ума, а ныне ничего не осталось в нем от царя. И вовсе ослаб: самого ноги не держат, об руки его водят.
Подалась царевна в Измайлово. А что делать? Царица Прасковья встретила, ее кривой улыбкой, натужным радушием. Стала жаловаться на венценосного супруга своего: он-де ее не слушает, зачастил в коровник. Велел перенести туда большой деисусный чин да там и молится.
— Тебя он, госпожа сестрица, слушаться станет, — причитала она. — Нешто пристойно его царскому величеству пропадать в коровнике? Люди насмехаются.
Софья была занята своими мыслями. Заботило ее более всего здоровье братца. Он единственный у нее сейчас щит и надежда. Заставит она за нее вступиться — может статься, не захочет Петрушка огорчать старшего брата. Рассеянно спросила:
— Какие люди?
— Наши люди. Придворные.
— Э, да это разве люди, — пренебрежительно отозвалась царевна, — это холопы. Небось черный народ над ним не потешается.
Царица согласилась:
— Скотники, крестьяне — те в умилении пребывают. Прост, мол, государь наш, душа у него светлая, чистая. Коли скотину жалеет, то и нас, простолюдинов, народ свой жалеть будет.
— Отжалелся, — покачала головой царевна. — Нынче над народом другая рука простерта — тяжелая, немилостивая, лишь бы брат Иван здрав был.
— Не дал Господь ему здравия, — печалилась царица. — Чистую светлую душеньку мукам телесным отдал.
— За что ему такая напасть, — вздохнула Софья. — Нет нам, Милославским, счастия на этом свете. Смерть уносит одного за другим. Тяжела нам десница Господня, не заслужили мы таковой участи.
— Да уж, — качнула головой Прасковья. — Таковая немилость не за грехи давана. А за что? Знать, судьба такая, от нее все напасти, — закончила она, поджав губы.
«Притворщица, — подумала Софья. — Нас она не жалеет. О чем ей тужить, коли помрет Иван. Останется в царицах, все Петрушка за нею сохранит — дворню, почести. Сказывали за верное, будто он
