Софьи, и Хованского. Теперь он взял ее сторону, хотя сам во все времена и смуты старался держаться в стороне.

— Пора, сестрица, пора вздрючить Хованских — больно круто они завелись. Ишь, чего захотели — на трон сесть. Но надобно действовать осторожно, осмотрительно. Ты бы снеслась с князем Василием: рубить с плеча опасно. За Хованскими — сила. Как-то заманить их надобно, но прежде самим взять предосторожность.

Ночь-полночь отправилась царевна Софья снова к князю Василию. А уж он лежал и дремал, занедуживши.

Подняла его с постели. Так и так, пересказала, что донес Арефа. А князь в ответ: все-де ему известно, и он размыслил, как поступить. Всей царской фамилии, всем, кто держит их сторону, отправиться на паломничество в Троице-Сергиев монастырь. Там, под защитою его неприступных стен, собрать земское войско и верные полки и призвать смутьянов на переговоры. А призвав, охватить и без промедления отсечь головы.

— Ах, князинька, можно ль обойтись без твоей головы. Разумна она, как никакая другая.

Все в Кремле были извещены: затевается поход на поклонение святыням в Троице-Сергиев монастырь. Сам, патриарх Иоаким его благословил и намерен возглавить.

Царевна Софья была полновластной распорядительницей по челобитью всех чинов Московского государства, как о том оповещалось в грамоте, разосланной во все концы, воеводам и духовным владыкам. Грамота эта висела у нее в покоях, и царевна время от времени взглядывала на нее. Там было начертано: «… по малолетству государей государыня царевна София Алексеевна, по многом отрицании, согласно прошению братии своей, великих государе и, склонясь к благословению святейшего патриарха и всего священнаго собора, призирая милостивно на челобитие бояр, думных людей и всего всенароднаго множества людей всяких чинов Московскаго государства, изволила восприять правление…»

В тяжкие свои минуты она взглядывала на грамоту и черпала в ней силы. Тем паче, что в ней объявлялось, что государыня царевна будет заседать со боярами в палате, будет принимать доклады думных людей и писаться во всех указах сообща с великими государями.

Ныне настал критический момент. Предстояло отречься от тех, кто сочинял эту грамоту, и обезглавить стрельцов — надворную пехоту. Зарвался Тараруй со присными, вознесся выше облак, решил, что воссядет на трон. Князь Василий был прав: время потачек минуло. Коли и далее уступать, то беды не миновать, так говорил он, и Софья убедилась, что ее возлюбленный глядит далеко вперед. А староверы из стрельцов, коих было большинство, и с ними Хованский, устами своего духовного пастыря по прозвищу Никита Пустосвят, потребовали от великих государей и царевны Софьи, правительницы «дабы патриарх служил по старым книгам и по семи просфорам, а не по пяти никонианским, а крест на тех просфорах был бы истинный, крестоставный, а не крыж еретический римлянский, и крестился бы он, патриарх, двумя перстами, а не никонианской щепотью, противной добрым христианам…»

И опять бунташная масса стрельцов вопила и грозила, наступала на бояр, потрясая бердышами да копьями. Нет, более сего терпеть было нельзя, и выход был один — всем двором удалиться под защиту непробиваемых стен Троице-Сергиева монастыря, как советовал ее князинька. Монастырь не раз выдерживал долгие осады. В смутное время к нему приступали поляки, да тщетно. Укрыться в монастыре и предъявить ультиматум; выдать главных злодеев, кои замыслили истребить всю царскую семью, всех бояр и самим сесть на царство.

Долго не решалась правительница потребовать головы своего прежнего радетеля князя Ивана Хованского. Но князь Василий, тож прежде благоволивший Тарарую, решительно потребовал его казни.

— Слухи ходят на Москве, Софьюшка: когда пойдем крестным ходом в Донской монастырь, по чтимую икону Богородицы, стрельцы нападут да истребят и великих государей, и цариц, и нас с тобой, а Тараруя посадят на царство.

— Так пускай крестный ход состоится, да только без нас, — решила Софья. И велела всему двору для начала переехать в Коломенское да готовиться к паломничеству.

Меж тем и сам Тараруй принял чрезвычайные меры опасения. Выезжал он с конвоем из полусотни стрельцов, а двор его охраняла постоянно целая сотня. Вот, мол, смотрите, дети мои, сколь я берегусь. А все потому, что бояре хотят меня вместе с семьей извести как вашего главного радетеля. А ведь прежде свободно ездил и никого не боялся. Все козни боярские да государские.

— Не дадим тебя в обиду, батюшка ты наш! — орали стрельцы.

— Сами опасайтесь, — продолжал Хованский. — В праздник новолетия, первого сентября, бояре подучили своих людишек напасть на ваших жен и детей да перебить их всех, а заодно и вас.

Так вот обе стороны стращали друг друга, и напряжение росло. Гроза должна была непременно грянуть. Вот только с какой стороны. И те, и другие опасались начать: весы казали ровно.

Но вот прибыл из Москвы думный дьяк Нифонтьев и с ним два подьячих и упросили Софью устроить думное сидение. И на этом сидении дьяк зачел грамоту: «…ведомо учинилось, что боярин князь Иван Хованский, будучи в Приказе надворной пехоты, и сын его, боярин князь Андрей, в Судном приказе, всякие дела делали без ведома великих государей, самовольством своим и противясь во всем великих государей указу; тою своею противности и самовольством учинили великим государям многое бесчестие, а государству всему великия убытки, разоренье и тягость большую. Да сентября во 2 число, во время бытности великих государей в Коломенском, объявилося на их дворе у передних ворот на них князя Ивана и князя Андрея подметное письмо извещают московский стрелец, да два посадских на воров и на изменников, на боярина Князь Ивана Хованскаго да на сына его князь Андрея: «На нынешних неделях призывали они нас к себе в дом человек 9 пехотного чина, да пять человек — посадских и говорили, чтоб помотали им доступать царства Московскаго, и Чтоб мы научали свою братью ваш царский корень известь, и чтоб прийти большим собранием в город неожиданно и назвать вас государей еретическими детьми и убить вас, государей, обоих, царицу Наталью Кирилловну, царевну Софию Алексеевну, патриарха и властей, а на одной бы царевне князь Андрею жениться, а остальных царевен постричь и разослать в дальние монастыри; да бояр побить: Одоевских троих, Черкасских двоих, Голицыных троих, Ивана Михайловича Милославского, Шереметевых двоих и иных многих людей из бояр, который старой веры не любят, а новую заводят; и как то злое дело учинят, послать смущать во все Московское государство…»

— Ну?! Что я вам говорил! — торжествующе провозгласил князь Василий. — Надобно немедля корень выдрать безо всякой жалости да оглядки. Решили: по подлинному розыску и по явным свидетельствам и делам, и тому известному письму охватить Хованских и ближних их людей и казнить смертию.

Было это уже в дороге к Троице, почти у самых ее ворот. Сколотили отряд из верных людей, в голове его поставили боярина Михаила Ивановича Лыкова, славного своею отвагою, и поручили схватить Хованских. Что и было сделано, несмотря на то, что старого князь Ивана окружала большая свита. Повязали его прямо у вотчинного села Пушкина, на походе, а князь Андрея в подмосковной его вотчине на Клязьме.

Привезли их в село Воздвиженское, где был царев дворец путевой; поставили пред очи думных людей. И разрядный думный дьяк Шакловитый Федор Леонтьевич зачел сказку об их винах. А поминалось в ней еще о том, как старый Хованский роздал цареву казну без указа, как дозволил всяких чинов людям ходить в государевы палаты без страха и совести, и о многих других его бесчинствах.

— Господа бояре, — взмолился Тараруй со слезали на глазах, — доправьте, кто был настоящий заводчик бунта стрелецкого. Донесите их царским величествам, чтобы нас изволили выслушать и так скоро и безвинно не казнили…

Когда о том донесли царевне Софье, она тотчас смекнула, что Тараруй может открыть глаза на ее связь с ним и ее подговоры, а потому повелела:

— Казнить их безо всякого промедления!

И стрелец Стремянного полка, верного государям, отрубил головы обоим Хованским прямо на площади у большой дороги. Одновременно взошла звезда Федора Шакловитого. Он приглянулся царевне и своею статностью, умными речами и решительностью. Приблизил его к себе и князь Василий.

Меж тем стрельцы из свиты Хованского поскакали в Москву с известием о позорной казни их батюшки и благодетеля. Мутил стрельцов и младший сын Хованского комнатный стольник царя Петра Иван-младший. Он пугал: бояре-де со своими людьми и земским ополчением идут на Москву и начнутся