присную в сожитии, любовь нелестную и послушание велений его яко главы твоея: ибо яко же Христос есть глава церкве, тако муж жены глава есть…
Ноги у царя Ивана подгибались. Он с тоской ждал конца церемонии, а она все длилась и длилась. С купола на него строго и даже, казалось, осуждающе глядел Пантократор — Вседержитель. Глаза у бедного жениха, и так подслеповатые, слезились, и все пред ним расплывалось, теряя всякие очертания. Царь Иван страдал, он уже не видел своей невесты, потому что веки против его воли смежились. И он был не в силах их поднять.
— Парашенька, ты тута? — вопросил он.
— Тута я, тута, супруг мой благоверный, — вполголоса ответила Прасковья.
Наконец обряд завершился. К новобрачным подошла царевна и облобызала их. Впереди ждал свадебный пир — новое испытание для жениха.
Глава четвертая
Брак честен есть и ложе не скверно!
Рассыпайся, трубчата коса, расплетайтесь, русы волосы!
Что наткалось, напрялось, то и в приданое досталось.
У меня была умна, а ты, как хошь, для себя учи!
Злато с златом свивалось, жемчужина с жемчужиной скаталась.
И понеже царевна София Алексеевна была великаго ума и великой политик, хотя себя укрепить вечно в правлении дод именем своего брата царя Иоанна Алексеевича, взяла резолюцию его, брата своего женить. И женила на дочери Федора Салтыкова, из добраго шляхетства, которой был тогда воеводою в Енисейске, в Сибирском королевстве. И сию женитьбу в том виде учинила, чтоб видеть сыновей от брака сего и наследников короне.
…И усмотря, что дочери родятся, тогда начала свой план делать, чтоб ей самой корону получить и выйти б замуж за князя Василья Васильевича Голицына. О сем упомянуто токмо как разглашение было народное, но в самом деле сумневаюсь, ежели такое намерение было справедливое.
Правда ж, подозрение взято в сем на нее, царевну Софию, от ея самых поступков.
Первое, что принадлежит до получения сей короны, оная царевна начала ходить во все процессии церковная и публичныя с братьями своими, что было противно царю Петру Алексеевичу. И единожды так ж вражда случилася публично, что был ход ко Казанской Богородице, и сперва, по обыкновению, пришли оба государя и она, царевна София Алексеевна, в соборную церковь, откуль пошли в ход. И вышел из соборной церквы царь Петр Алексеевич, просил сестру свою, чтоб она в ход не ходила. И между ими происходило в словах многое. И потом царь Петр Алексеевич понужден был, оставя ход, возвратиться в свои апартаменты, понеже сестра его, царевна София, не послушала и по воле своей в ход пошла с братом своим царем Иоанном Алексеевичем.
Также она, царевна София, почала делать червонцы под своею персоною и в короне, и имя свое внесла титула государственнаго. Также учинила себе корону и давала овдиенция публичный послам польским и швецким и другим посланникам в Золотой палате…
— Ты придвинься ближе, Парашенька, да ляжь на спинку, — тихим голосом поучал молодую царицу Иван. — Вот так-то. А теперя я на тебя взлезу. Да ты не опасайся, сладостно будет.
Взлез. Долго пыхтел, но отчего-то не получалось так, как с девкой Варькой. Там он входил легко, и она его принимала всего. А тут, сколь ни старался, — преграда.
— Ты, Парашенька, не противься. Ты меня пусти, — бормотал он.
— Да я что, государь ты мой, — чуть не плача, отвечала царица. — Я и не противлюсь. Как можно. Да только болезно мне как-то. Никакой сладости не чую.
— Ты старайся, Парашенька, старайся. Ну пусти же!
Нет, ничего не выходило, ничего не входило. Царь Иван даже расстроился, а потом и рассердился. Царица плакала навзрыд.
— Нешто я виновата, — сквозь слезы выдавливала она. — Я с полной душою, с любовию, как патриарх наставлял. Несвычна я, государь мой.
Иван был обескуражен. С Варькой все было так хорошо и просто. Она старалась за него. А Параша не умела.
— Ты помогай мне, помогай. Приникай сколь можно.
Нет, не получалось. Рассерженный Иван слез и начал влезать в порты.
— Ты куда, господин мой? — испугалась Прасковья.
— Пойду у сестрицы наставления просить, как действовать далее.
— Нешто она наставит? — Свесила ноги царица. — И я пойду.
— Нет, тебе не надобно. Я сам вызнаю.
И с этими словами он исчез за дверью.
Случилось царевне быть за пиршественным столом. Встрепанный, обескураженный, ввалился царь Иван.
— Что с тобой, братец? — в свою очередь переполошилась царевна. — В непотребном ты виде да и сам не свой.
— Не могу войти, сестрица.
— Да куда войти-то, кто осмелился тебя не пускать? — все еще ничего не понимая, удивилась Софья.
— К жене моей войти, к Параше.
— Бог с тобой, братец. Параша твоя — дева смирная да податливая. Что ж, неужто она заперлась?
— Заперлась, сестрица. И я, сколь ни стараюсь, не могу войти.
— Да где она заперлась-то. В опочивальне? Вот я пойду да и проберу ее!
— Так ведь она с охотой. Плачет, а не впускает. Варька, та сама способствовала, а Параша несвычна.
Софья невольно прыснула — поняла наконец, куда не впускает венценосного братца его молодая супруга.
— Ты бы наставила ее, сестрица, — продолжал. Иван.
Софья развела руками, не в силах сдержать улыбку:
— Я тут, братец, не помощница тебе. Параша твоя хранила для тебя, суженого своего, девство, дар бесценный. Ты его должен разрушить. Таковая честь дорогого стоит. Худо ты старался. А посилься еще, напружься. Это в самом начале тяжко, а потом, как ты сведал, станет сладко. Станет она тебя впускать с радостью да с охотой. Ступай, старайся. Параша твоя безвинна, тебе помочь, как ни старается, не может. Ты — муж и будь мужем.
Все еще плохо понимая, какую преграду воздвигла для него молодая супруга и что такое девство, отправился он назад, в опочивальню.
— Сестрица велела стараться, — сообщил он юной царице. — Давай, Парашенька, будем стараться вместе.
Долгонько Иван старался, и наконец усилия его увенчались успехом. Вошел, разрядился, и удовлетворенный, вздремнул. А Прасковья, как наставляли подружки, испытывая и боль, и стыд, сдернула простыню и понесла им.
