только воду, которую бы пить и пить…

Штоквиц стиснул плечо Клюгенау пальцами, шепнул:

– Еще пятеро… За одну ночь. Поняли?

Федор Петрович молча кивнул, и комендант добавил:

– Дальше так нельзя. Надо собирать охотников для вылазки, чтобы достать воды.

Партия быстро составилась. Штоквиц выгнал из нее одного фейерверкера и ефрейтора Участкина.

– Иди отсюда, – сказал капитан, – ты не рядовой!

– Ваше благородие, дозвольте?

– Не дозволю. И так всех унтеров повыбило!

– Выходит, унтерам и пить не надо?

– Принесут другие – попьешь.

– Да, они принесут. Донышко от ведра. Дождешься…

Светало. Штоквиц осмотрел в бинокль окрестности.

– Кажется, тихо, – сказал он. – Можно трогаться…

Под визг случайных пуль охотники спустились к реке. Сотни глаз, ослепленных завистью, наблюдали за тем, как они сначала напились сами, потом набрали воду в бурдюки и кувшины. Потемкин поучал молоденького солдата:

– Наклони кувшин-то, чтобы не булькало…

Но в эту ночь турки были особенно настороженны: едва охотники тронулись от реки, как из ближайших развалин и ям по ним ударили залпом. Молоденький солдат, тащивший впереди Потемкина кувшин, скатился по камням с простреленной головой, и за ним посыпались черепки разбитого кувшина.

– Ой ли? – сказал Потемкин, и кто-то пихнул его сзади:

– Твоя очередь! – Это был Дениска Ожогин.

Потемкин, оглядевшись, пропустил его впереди себя:

– Сам скачи, а я не дурак…

На этот раз Дениска подозрительно долго крестился, примеривался рвануться дальше.

– Подсоби бурдюк вскинуть, – попросил он и, присев к самой земле, словно отплясывая вприсядку, скрылся под зыканье пуль между саклями.

– Везучий, дьявол, – позавидовал ему другой казак, постарше, с тряпицей на глазу, и успел пробежать лишь несколько шагов.

– Наповал, – задышал кто-то в затылок Потемкину. – Подвинься-ка, дядя; теперь я счастья попытаю…

Потемкин, повинуясь чутью, рванулся из лощины. Как треснет тут что-то над ним, и кувшин, который он тащил на плече, разлетелся от пули вдребезги. Рубашка и штаны сразу прилипли к телу, а из крепости ему кричали:

– Воду! Не бросай воду… Бурдюк прихвати!..

Лежал казак с тряпицей на глазу, прижав к себе, словно ребенка, разбухший бурдюк с водой. Потемкин на бегу рванул его к себе – не отдает. Рванул еще раз – держит мертвяк.

– Тащи, тащи! – орали с фасов.

Тут уже не до пуль было: свистят – ну и пусть свистят.

– Да пусти же ты! – крикнул Потемкин, и мертвец разжал свои пальцы, со страшной силой сведенные на драгоценной ноше.

Раз-два, раз-два – не шаги, а целые сажени отхватывал Потемкин по земле, прыгая в гору, и он оказался после Дениски Ожогина вторым счастливцем-добытчиком – вторым, но и последним. Напрасно с фасов кричали:

– Беги, беги… Не бросай воду… Ах, упал!.. Ползи давай, братец… Хоть как-нибудь!

Больше никто из охотников не вернулся в крепость, и капитан Штоквиц велел оттащить бурдюки с водой в госпиталь. Поднялся недовольный шум.

– Вот и напился, – сказал ефрейтор Участкин.

– Тихо! – властно остановил галдевших солдат Ефрем Иванович. – Кто желает дослать воды, пусть идет…

И никто не пошел, конечно, кроме одного дурака-ездового. Фамилия этого ездового была Синюхин, звали его Иваном, а по батюшке Петровичем; сам он был из мещан города Липецка, где отец его держал кучерской извоз.

Больше мы о нем ничего не знаем, да и знать не надо. Сидел бы уж – не высовывался!..

………………………………………………………………………………………

Бивуак своего отряда, идущего на выручку осажденного Баязета, Калбулай-хан разбил на вершинах Чингильских высот, откуда открывалась людям широкая равнина, в глубине которой скрывался где-то в дымке знойного марева Баязет.

Ждали.

– Чего ждем? – горячились офицеры.

Оказывается, хан послал в Игдыр за провизией.

Провизию прислали. К отряду присоединился и обозный конвой милиции в составе шестидесяти человек.

– Пошли, – велел Калбулай-хан.

Обрадовались, что можно идти. Лазутчики доносили о неслыханных страданиях баязетского гарнизона. Но дошли до брошенного турками аула Кара-Булак и снова остановились.

Опять ждали.

– Чего ждем? – спрашивали офицеры.

Оказывается, так было решено: ждать, когда из-под Александрополя подойдет на подмогу конный отряд под командой генерал-майора Лорис-Меликова, родного брата командующего Карсским фронтом.

Ждали, ждали…

– Нет отряда, – говорили офицеры, – надо идти без него!

Два молодых юнкера уехали в горы поразмяться.

Прискакали обратно, радостно крича:

– Идет, идет… Иде-ет, господа!

– Что идет?

– Пыль идет!

Проверили: в бинокли было хорошо видно, как в направлении Баязета, клубясь и отливая на закате багровым светом, тащилась через степную долину полоса пыли.

– Вот вам и Лорис-Меликов, – обрадовались офицеры. – Даже мимо нас проскочил, настолько торопит свою конницу.

Калбулай-хан двинул свою колонну тоже в сторону Баязета, и это стало известно туркам среди ночи. Вот тогда-то в городе и началось то странное перемещение турок, которое заметил Клюгенау. В крепости о приближении выручки ничего не знали и не совсем понимали, что происходит к городе. Около восьми часов утра раздался рев сигнальных рогов, началась бомбардировка цитадели…

Одно из ядер жахнуло прямо в колесо лафета, разбрызгав сухую древесину в мелкие щепки, и проделало рикошет, каких Потресов еще никогда не видел в своей жизни. Ядро стало набирать высоту вертикально, быстро уменьшаясь в размерах, потом с воем пошло на снижение к той же точке падения. Потресов вовремя отскочил, чем-то горячим двинуло его в поясницу, и майор ничком сунулся в землю.

Вокруг завопили сразу несколько голосов:

– Майора убило… Братцы, старика нашего!

Потресов поднялся, со смехом отряхнул ладони:

– Да нет, пинка только под зад получил… Тащи новое колесо, давай лафет подымать будем!..

В городе грозно бухали барабаны, скрипуче выли рога – передвижение турецких и курдских таборов продолжалось. С фасов было хорошо видно, как угоняются по Ванской дороге гурты скота, тащатся длинные караваны верблюдов и буйволов, впряженных в арбы, шагают куда-то женщины и дети.

Старик Хренов закрестился:

– Никак покаялся турка? На богомолье пошел…