Хоахчин не шевелилась. Марко подцепил остриём клинка один из намокших угольков и бросил его прямо в лицо сидящей на троне женщины. Уголёк не долетел буквально чуть-чуть, на расстоянии в половину локтя он словно ударился о невидимую преграду, упал на пол и покатился к стене, оставляя за собой влажный чёрный след.

Ярость внутри Марка нарастала. Чем дольше он глядел на окаменевшую Хоахчин, тем сильнее понимал, что в своём нынешнем состоянии она не даст ему ответа ни на какой вопрос. Он пожалел, что затушил жаровню. Может, огонь вывел бы старую сволочь из магического транса?

Он лениво пнул бордовую ширму, устало крякнувшую под сапогом. Развязал постромки, связывающие грудной и спинной щитки кирасы, снял её, с удовольствием потянулся, разминая мышцы, и пошёл к следующей ширме. Некоторое время он забавлялся, чертя в воздухе узоры, пальцем повторяя изображения на ширме и заставляя песок имитировать их на полу. Потом ему прискучило это занятие, и он разбил ногой и эту ширму. В остывающих оконных проёмах темнело, сумерки постепенно уходили, впуская за собой ночь. Хоахчин по-прежнему не шевелилась.

Вдруг, в сером прощальном луче, Марко заметил, что шёлковые панели на стенах играют немного по- разному, он подошёл ближе, ковырнул саблей между панелями и услышал отчётливый дверной скрип. Наплевав на поиски секретного механизма, который должен был бы открывать потайную дверцу, он, не завязывая шнуров, накинул на себя тяжёлую кирасу и, как следует разогнавшись, всем весом ударил между панелей. Дверь слегка подалась, но не раскрылась. Он усмехнулся, бросил злой, но торжествующий взгляд на неподвижную фигуру Хоахчин, взял небольшой, в два шага, разбег и влупил в предполагаемый замок пяткой. Одна из панелей рухнула, он снова нанёс удар, и на этот раз дверь с оглушительным треском слетела с петель, лишь небольшой обломок доски, поскрипывая, качался на сложном замке.

Марко снова снял доспех, порядком натёрший плечи и бёдра, и, обнажив клинок, вошёл внутрь. В следующей комнате оказалось достаточно света, но он исходил вовсе не от окон, плотно задёрнутых портьерами. Тёплый оранжевый свет словно струился из пространства. Марко быстро раздёрнул несколько штор на окнах, но это не слишком помогло делу, найти источник света по-прежнему не удавалось.

«Попробуем так, — пробормотал Марко. — Раз глаза меня обманывают, надо положиться на чувство». Он зажмурился и выставил вперёд руку. Интуиция не подвела. В остывающих сумерках явственно чувствовался источник нежного тепла. Марко сделал шажок, другой…

Под отрезом тёмной материи, усеянной какими-то неприятными символами, скрывалось что-то… приятное. Манящее. Марко сбросил ткань на пол и от неожиданности сделал шаг назад. Перед ним, паря над уродливой кованой треногой, переливался всеми оттенками оранжевого и жёлтого удивительный шар, размером с голову годовалого ребёнка. Этот шар манил, звал, предлагал. Состоящий из мириадов тончайших сполохов, оранжевых иголочек, более всего похожих на махонькие шерстинки, шар постоянно играл, чуть пульсируя, заставляя вглядеться внутрь, вглубь танца крошечных огненных игл.

Против своей воли Марко, испытывая где-то на поверхности сознания страх перед незнакомым, взял шар в руки и тут же задохнулся…

[Ххххып.

Ххххып.

Дыхание ушло.

Рот горел. Горело нёбо. Полыхали губы. Огонь проникал. В трещинки на губах. Самые малые трещинки. И оттуда хлестала жидкая лава. Стекала под язык. Билась огненными цветами. Шевелилась плоть. Словно водой стала. Не водой — кипятком. Кожа расплавилась. Кожа шевелилась как поверхность воды. Волоски выгнуло как проволоку. Каждый. Каждый волосок. На теле. Так и остались торчать. Наружу. Как шипы. Как усики. Миллионы жуков под кожей. Шевелят усиками. Бегут. Щекотно. Господи, как щекотно.

Жуки горячи. Их крылышки из раскалённых камней. Их лапки искрят. Иголочки. Иголочки огня. Всюду иголочки огня. Огонь выжидает. Огонь не сжигает. Он не греет. Жжёт. Но не сжигает совсем. Я буду полыхать вечно. Вечно.

Меня убивает. Я убит. Меня оживляет. Я ожит. Меня жжёт. Я сгорел. Меня отпускает. Я вода. Господи- господи- господи. Как хорошо. Как? Я не знаю как. Хорошо. Я хочу гореть. Так. Гореть так. Вечно.

Мои пальцы горят. Каждый палец — я. Каждая клеточка — я. Каждый огонёк — я. Каждая секунда — я. Каждая песчинка — я. Мои пальцы. Где мои пальцы? Мои пальцы в огне. Огонь — это я.

Хххып.

Хххып.

Дыхание вернулось. Дышать сладко. Воздух сладкий. Губы сладкие. Язык как мёд. Запах повсюду. Запах сотен плотей. Мясо как мёд. Горячий от огня мёд. Жидкое пламя. Полыхает. Полыхает. Повсюду. Господи- господи-господи. Повсюду. Вечно]

…от немыслимого, запредельного наслаждения. Это не было удо — вольствие обычного рода. Сто тысяч молний вожделения и плотского восторга бились внутри этого таинственного шара. Марко еле пришёл в себя, всё ещё чувствуя дрожь в мышцах, съёжившихся от такого неистового напора. Он сидел на полу. По его лицу текли слёзы счастья. Он чуть- чуть сжал шар в ладонях, и волна сладостного безумия опрокинула его на спину, выгнув дугой и заставив биться в судорогах каждую клетку тела.

[господи-господи-господи… ]

Он обалдело открыл глаза, совершенно не обращая внимания на то, что из его раскрытого рта почти потоком бежит слюна. В его ладонях плясало удивительное, прекрасное, чарующее, сверхъестественное. Море огня, заключённое в невидимую шарообразную оболочку, покалывающее его прямо в сердце сквозь намокшую от пота одежду.

[как патока, как сладкий горячий мёд, господи-господи-господи]

Он расслабил ворот и набрал полную грудь воздуха, приготовясь ещё раз сжать шар, возможно, чуть сильнее, чем до этого, но вдруг откуда-то изнутри головы прозвучал глубокий женский голос:

— Стой, молодой господин!

Марко хотел отмахнуться от мешающего голоса, но какая-то часть сознания, небольшой его кусочек, уцелевший от полыхающего страстного огня, исторгаемого шаром, трезво шепнул ему о том, что в этот момент он совершенно беззащитен. Дрожащий, вялый, насквозь мокрый от пота, Марко нехотя повернул голову и обмер.