последний раз я видела её ещё в детстве. Есть и другие. Но обычно мы бережём свою охотничью территорию и не заглядываемся на чужой каравай.

Она поднесла ему пиалу, потом бросила испытующий взгляд на его лицо, прочла что-то и, усмехнувшись, отпила из чашки первой:

— Так лучше? — в её насмешливости сквозило абсолютное превосходство, но почему-то Марка это ничуть не обижало. Что-то особенное крылось в обертонах её голоса, сочетавшего властность с нежностью.

— Спасибо, — ответил он, делая глоток горьковатого настоя.

— Видишь ли… Перед тем как войска Хубилая вторглись в империю Сун, разрушив её, мы переживали нелучшие времена. На нас вели охоту последние лет триста, и, надо сказать, довольно успешно. Охотничьи угодья моей семьи сократились более чем в пятнадцать раз. Нас лишили самых жирных кусков пирога. Сначала нас изгнали из императорского дворца, потом даже заполучить в клиенты обычного губернатора какой-нибудь захудалой провинции стало проблемой. Для нас настали времена, когда, охмурив какого- нибудь деревенского сюцая, мы уже считали это большой удачей. Последние лет пятьдесят перед приходом Хубилая стали голодной полосой. Чёрной полосой, — она сощурилась, словно бы съела что-то горькое, — но Великий хан сделал нам царский подарок! Опасаясь, что даосы будут подпитывать семена измены, он отлучил даосских советников от большинства управителей. Как только он сменил катайских ванов на мунгал, поставив им в советники кого попало, мы поняли, что это наш шанс, — не удержалась мать-лиса от торжествующей и слегка презрительной усмешки. — Пока матушка Хоахчин сидела в своей Степи и не видела ничего, кроме жёлтой полоски тощей земли и синей полосы негостеприимного неба над нею, её властолюбие имело понятные границы. Но когда пала Сун… Когда Великий хан взял дворец в Тайду… Ты только представь: на неё обрушилась вся роскошь Поднебесной! На неё, которая кусок вяленого мяса считала лакомством!

— Неужели всё так просто.. — пробормотал Марко.

— Тхе! — презрительно фыркнула мать-лиса. — Сложно бывает только в дворцовых романах, знаешь эти толстенные многотомные книги в расписных обложках из лаковых досок? Вот-вот. Драко-о-оны, летающие во-о-оины… Вы, люди, почему-то думаете, что, овладев какой-то магией, существо внезапно становится… м-м-м… как бы это поточнее выразиться… святым. Да ничего подобного. Вот чай. Если мы бросим в него ложку мёда, он станет сладким. Если мы капнем в него молока, как это делают ваши мунгальские варвары, он станет белым. Но от этого он вовсе не перестаёт быть чаем. Допустим, ты овладел каким-то магическим ремеслом, например, научился бегом покрывать за два дня три тысячи ли. Разве твои человеческие слабости от этого куда-то делись? Твоя ревность куда-то делась? Нет. Твой гнев куда-то делся? Конечно, нет. Да, ты стал в чём-то сильнее, но внутри-то ты остался тем же.

— Скажи, вы — могучие колдуньи-лисы, например, можете влюбляться в своих жертв? — недоверчиво спросил Марко.

— Разумеется. И в этом большая беда для нас. Когда ты совокупляешься с лисой, она вовсе не бесчувственная кукла. Она тоже испытывает удовольствие. В конечном итоге, невозможно вырастить из девочки лисичку, если в ней нет соответствующей страсти. Но иногда мы влюбляемся. И хорошо, если эта глупая любовь проходит. А если нет… — мать-лиса задумалась, уйдя в себя. Марко сделал большой глоток, протянул ей пиалу приглашающим жестом и спросил:

— Ну, а если нет? То что?

— Она сгорает. Либо люди узнают, кто она такая, и убивают её от страха, либо звёздный огонь сжигает её дотла. Она перестаёт контролировать свои чувства, и от неё остаётся лишь горстка пепла. Хотя, как правило, до этого не доходит. Если мы чувствуем угрозу для нашей семьи, если есть опасность, что люди поймут, кто мы на самом деле, и найдут наше гнездо из-за какой-то влюблённой дуры, мы её убиваем. Не дожидаясь, пока она приведёт к нам толпу лучников с пылающими стрелами и сворой собак.

— Значит, вы договорились с Хоахчин?

— Это было очень просто. Мы дали ей молодость и дополнительную власть в обмен на защиту. Мы давали ей настои, целебные пилюли, советы. А она дала нам кров прямо во дворце, в своих палатах, закрытых от посторонних глаз, и иногда присылала нам девочек на обучение.

— Девочек?

— Лисичками не только рождаются. Моя мать тоже была лисой, но это скорее исключение, чем правило. Лисичками часто становятся после долгого обучения. Конечно, нужно иметь предрасположенность и талант… Нас не очень много. Нам всегда нужны свежие силы, чтобы семья сохраняла влияние, крепла, росла. Не думай, что найти красивую девочку с соответствующими задатками так просто. Но у Хоахчин огромная власть. С такой властью присылать нам новых маленьких щеняток раз в два-три месяца не так и сложно.

Только сейчас тяжёлый всепронизывающий огонь, исходящий от звёздного шара, начал отпускать Марка настолько, что он смог оторвать глаза от своей собеседницы и оглядеться.

Тёмный, озаряемый только светом магического шара павильон уходил в темноту длинным коридором. Стены, задрапированные старинными шёлковыми панно с мутными, нечитаемыми в сумерках изображениями, резные колонны — всё пропиталось сладким мускусным запахом настолько, что казалось грязным, точнее, источающим какую-то смолу, что-то липкое, вяжущее, опасное. Спёртый воздух лежал полупрозрачным неподвижным пластом, сгустившись до состояния клея, в котором вязло дыхание, замирали мысли, увядало любое движение. Сама атмосфера здесь шелестела в ухо «приляг, отдохни», и хотелось немедленно свернуться как зародыш в матке, свернуться креветкой, крохотной розовой спиралькой угнездиться посереди этого ласкового душного марева.

Марко вытаращил глаза и встряхнул головой, мать-лиса убаюкивающе что-то мяукала, рассказывая длинную и удивительно занудную историю своего клана, перечисляя имена и победы своих соратниц. Челюсти ломило от зевоты, мать-лиса приглашающим жестом поманила Марка к себе, ложись, мол, примости голову на колени, отдохни, молодой воин, ма-го-бо-ло, шелестел вкрадчивый голос, шепотком вливался в уши, дурил башку смурной дурман…

[правый глаз]

Мать-лиса простёрла над ним свои крошечные нечеловеческие руки, полыхнул жёлтый огонь, и шар поднялся к её пальцам, повинуясь неслышному приказу своей хозяйки. 'Ха-ха-ха', каменным колоколом прогудел её грудной смех. Она повернулась спиной к Марку, сделав длинный немыслимый шаг, покрывший половину длинной комнаты, сопровождаемая оранжевым маревом, исходящим от шара. Её поза, её смех, всё её существо выражало торжество, но... Марко вынул из-за пазухи хлопчатый плат, разорвал его и, смочив половинки слюной, вложил их в ноздри, защищаясь от дурмана.