— А такие, что сегодня с утра я ненадолго в город отлучался, хотел своих земляков тех найти. Наказать хотел их немного за то, что они мне сломанные паланкины за рабочие отдали. Я ж своими кровными им уплатил за наводку, да они ещё мне грузить помогали. Вот ведь собачье отродье, я им…

— Погоди-погоди, ты начал что-то про то, что там за стеной происходит, рассказывать, — нетерпеливо перебил Марко.

— А-а-а, за стено-о-ой… — рассеянно пробормотал Чжао. — А что за стеной? — тут он снова поймал утерянную было нить, и глаза его вмиг превратились в хитрые щёлочки, — а-а-а, да! За стеной-то я сегодня смотрю, буквально в ближний квартал в аккурат наискосок от ворот, вот за тем рыбным рядом, где ещё улица вот такой поворот делает острый, там ещё, знаете, такая рябая баба всегда стоит-торгует, ростом с коня, наверное…

— Да чёрт с ней, с рябой этой! — в сердцах бросил Марко. — Что ты там этакого видел?

— А я странную видел штуку, — сказал Чжао и хитро замолчал, наслаждаясь паузой и вытягивая из Марка последние жилы.

— Ну не томи ж!

— Подъезжает, значит, туда свадебный кортеж. Большой довольно. Да всё паланкины женские по виду, всё с плюмажами да с лентами парчовыми, у нас таких во всём уезде было, может, две штуки всего. А тут их видимо-невидимо. И выходят из них, значит, бабы. Лица закрыты у всех, я так и не понял, какого они племени, но платья частями наши на них, а частью вроде как меркитские или другие какие степные. Только я смотрю: странное дело — из-под платьев-то ноги больно большие торчат. Мужские вроде как ноги.

— Да ладно тебе, — слегка подначил собеседника Марко.

— Да что вы мне «ладнаете», — взвился Чжао. — Я смотрю, поднимаются они в харчевню одну, где на вывеске два карпа дерутся. Там два этажа под постоялый двор отданы, но я ж знаю, туда без чиновной пайцзы не войдёшь, слишком близко от дворца. Я — за ними, кто меня остановит? Я ж в мундире. Я же тебе не лахудра какая. Я, было дело, подумал, что раз пайцзы у них есть в чиновной гостинице остановиться, может, они вельможные какие? А мне страсть как хочется хотя бы на одну фрейлину голой попялиться. Говорят, у них кожа прозрачная совсем, видно, как кровь бежит под ей. Я по дальней лестнице осторожно поднялся, смотрю… А там дела-то совсем худые. Они платья-то снимают, а сами — всё сплошь мужики.

— Да ну? Актёры, что ли?

— Ага, актёры, усатые, как кошка, да с саблями кривыми. Сарацины то были, вот чего, — и Чжао откинулся назад, довольный произведённым эффектом.

Марко помолчал, потом достал несколько монет и бросил в пыль. Куры бросились к ним, но Чжао с неожиданным для пьяного проворством прыгнул животом в пыль и начал любовно обдувать монеты, пряча их за пазуху.

— Может, ещё подкинете, раз вы от вина добренький такой стали? А то у меня от ваших пинков до сих пор причинное место словно кипятком обжигает, — сказал Чжао, не поднимаясь.

Марко достал остатки связки и побренчал деньгами как бы в задумчивости, глядя, как жадно глаза стражника следят за движением монет, словно кошка водит мордой за бумажной бабочкой на верёвочке.

— А ты доложил уже кому-нибудь? — спросил юноша деланно безразличным голосом.

— А мне зачем это? Меня дела за стеной не касаются. Мне за это денег не дают.

Марко бросил катайцу связку монет и тяжело поднялся.

— Спасибо тебе, Чжао, за вино. Пойду я.

— Куда вы пойдёте-то? Уж ночь на дворе. Остались бы, а то мне и поговорить не с кем, — обиженно протянул стражник.

— Ты про наш уговор помни. Стереги паланкины мои. Только я могу их заставить полететь. А будешь хорошо служить — и тебя научу, как ими понукать.

— Честно?

— Ты мне не веришь, что ли?

— Монету давайте, так я вам и молиться буду, мне-то чего…

— Достаточно с тебя монет на сегодня, — сказал Марко и скрылся в темноте.

Он пошатываясь прошёл пару ли по неосвещённой хозяйственной дороге, у поворота обернулся, чтобы убедиться в том, что за ним никто не наблюдает, и припустил во всю мочь, рискуя сломать лодыжку на ухабах. Сердце его билось как сумасшедшее.Пятнадцать.

Выходя из паланкина, окружённый плотным кольцом бойцов Золотой сотни, доставивших его в императорский зал для церемоний, заспанный Марко тёр глаза в попытке понять, что именно происходит. Почему охрана богдыхана ведёт себя как конвой, пресекая все попытки заговорить с нею? Даже на пайцзу не реагирует. Марко добрался до дому только к рассвету, сожалея о том, что у него нет дозволения передвигаться по дворцовой территории верхом. Он только-только успел смежить веки, как в косяк двери уже застучали рукояти мечей. Он, наверное, с полчаса искал парадное платье, с трудом отгоняя настойчиво наваливающийся сон. Дорожка до церемониального зала показалась ему бесконечным болотом, он шёл, еле переставляя ноги, будто бы сапоги вязли в топкой жиже. Однако, как только он увидел Хубилая, сон как рукой сняло. Болезненная худоба обострила все черты на грубом лице богдыхана, подчеркнув его глаза, чёрные, как ночная пустота. Иногда в них вспыхивали и медленно гасли искры гнева. Марко механически бросил взгляд на руки императора и всякие сомнения оставили его: перед ним был действительно повелитель Суши. По правую руку от него на низеньком троне сидел Темур, одетый в подчёркнуто скромный однотонный халат пусть и из дорогого шёлка, но почти лишённый каких-либо узоров. Слева от императора сидели Николай и Матвей. Их лица не выражали ничего хорошего, да и вообще вся обстановка пугающе напоминала суд.

Марко предусмотрительно оставил свой меч начальнику стражи, от греха подальше, принял из его рук ослепительно белые чувяки, переменил обувь, прошёл к трону и преклонил колено, опустив голову в поклоне. Хубилай молчал. И это молчание пугало гораздо сильнее любых слов. Исподлобья Марко видел только золочёные щитки на голенях ханских нухуров. И эти щитки блестели слишком близко. Где-то высоко под стропилами щебетнул дрозд, сорвалась из-под его когтей и полетела вниз невесомая деревянная труха.