потрёпанный колчан, передвинув его подальше за спину, и вздохнул. Поразительной красоты розовый свет струился от восходящего солнца, преломлённый в сотнях струй пара, поднимавшегося от прудов, но Кончак-мерген механически брёл, глядя строго вперёд, нисколько не тронутый этим романтическим видом. Раздумья плотно охватили его, словно не к месту случившийся сон.
Дворцовая служба тяготила старого воина. Покой, так ценимый теми немногими его сверстниками, что чудом дожили на военной службе до шестидесяти, по-прежнему воспринимался им как тяжкое испытание. Единственное, что хоть как-то придавало ему бодрости, — воспоминания о былых битвах. Последние десять лет, что он прослужил под началом принца Тогана, командуя сотней отъявленных преступников, он считал, пожалуй, самым удачным временем своей жизни.
Кончак-мерген никогда не был женат, даже не сватался ни к одной красавице — в мыслях не было намерения завести семью. С тех пор как много лет назад он опозорился, упустив двоих катайских заговорщиков, влетевших на территорию дворца на самодельных крыльях, Кончак-мерген всегда надеялся, что погибнет в бою. Сначала его после ранения просто сослали куда подальше, в царство Корё, где, помимо борьбы с повстанцами Чунчхона, шла тонкая, почти ювелирная работа по склонению тех, кто присягал роду Тулуя, к тому, чтобы безоговорочно принять власть Хубилая. Но тамошняя жизнь казалась ему слишком спокойной.
Через некоторое время он всё чаще стал чувствовать, что зрение начало слегка слабнуть и намекать на приближающуюся старость, травмированное бедро и шрам на животе ныли чуть больше обычного… Однажды, получив единственное задание — доставить малозначащую депешу куда-то в уездный ямынь, — он вдруг остановился на обочине, задумался и ясно представил себе свою смерть на кошме, где-нибудь в уютной юрте, рядом с молодой женой, убивающейся по поводу раннего вдовства. Кончак-мергену моментально опротивела и эта размеренная жизнь в Корё, где вся основная работа творилась не воинами, а тайными посланцами Великого хана, и эта бестолковая парадная суета, которую периодически устраивал тёмник, чтобы как-то удержать войска в тонусе, но главное — сотнику стало противно даже думать о таком исходе своей жизни, как мирное загнивание в постели от плесневелой старости. Он неделю обдумывал своё решение и в конце концов отправился в уездный штаб, и подал прошение о переводе на южную границу Юань. Так он попал к Тогану.
Его много раз хотели повысить до тысячника, часто намекали, что для такого отчаянного рубаки и меткого стрелка нет никаких пределов в карьерном росте. В такие минуты Кончак-мерген представлял, как, оплывший и наряженный в катайское платье, он отдаёт распоряжение из окна паланкина, и… Тут же совершал какой- нибудь воинский проступок, за который его наказывали батогами, ссылали на самый неспокойный участок границы, откуда он с доблестью возвращался через несколько недель. В конце концов всем, кто сталкивался с ним, стало понятно: Кончак-мерген — несговорчивый человек без честолюбия. Его оставили в покое.
Но жизнь ему обмануть не удавалось, как он ни старался. Изо всех сражений невидимый конь судьбы выносил его совершенно невредимым, слегка помятым, иногда с парой-тройкой неглубоких порезов. Смерть никак не брала сотника. Он чувствовал, как стареет — с утра приходилось делать специальную разминку, без которой тело отказывалось послушно служить хозяину, с досадой отмечал, что эта разминка начинает занимать всё больше и больше времени. Он явственно ощущал, что во время коллективных походов к гетерам ему уже не удаётся показать себя таким неутомимым, каким он помнил себя ещё несколько лет назад. Иногда постукивало сердце, иногда слабость накатывала нехорошей дурманной волной. Но мечта умереть с мечом в руке всё никак не исполнялась.
Когда вслед за тремя сотнями отборных воинов Тогана его перевели для подавления бунтов во дворце, он поначалу очень обрадовался. Ему представлялось, что он ночи напролёт будет преследовать мятежников, выслеживать их, как в детстве на своих первых охотничьих выездах он выслеживал в степных оврагах зайцев, преследовать, как в юности он с коня бил волков, привстав в стременах и заслужив титул мергена ещё до того, как ему минуло два десятка лет… Но нет. Работа ночной стражи состояла из сплошной рутины.
Когда появился этот полусумасшедший мальчик, Марко, судьба вдохнула в старого сотника жизнь. Рутина сменилась служением государю на удивительном и таинственном поприще. Марко, прозванный Человеком с Луны, давал Кончак-мергену поручения, связанные с магией, ведовством, попытками завладеть человеком, войдя в его сон. Всё это, раньше казавшееся Кончак-мергену сказками для детей, оказалось намного серьёзнее. Когда Марко ворвался в его собственный сон, сотник вынужден был признать, что мало какому человеку удавалось настолько его напугать. Работа старого воина под началом Марка снова стала походить на нормальную в его понимании жизнь, постоянно висящую на волоске над бездной, кишащей опасностями.
Он чувствовал, что привязался к Марку, хотя, возможно, это и было неправильно. Но он, никогда в жизни не имевший детей, испытывал что-то похожее на отцовскую теплоту по отношению к этому странному мальчику, умудрявшемуся в одиночку сражаться с демонами, видеть мысли и раскрывать потаённые заговоры.
Поэтому, когда знакомые струйки песка зазмеились вокруг сапог Кончак-мергена, он с трудом сдержал радостную улыбку. Сотник поднял голову и подал на ближайшую башню знак «всё в порядке», дождался, пока лучник кивнёт и перейдёт на другую сторону, потом повернулся и посмотрел в спутанные косматые ветви ближайшей к нему ивы, из-под тени которой к его ногам ползла песчаная позёмка.
— Молодой мастер? — спросил сотник, вглядываясь в темноту ветвей и пытаясь подавить радость, звенящую в голосе.
— Здравствуй, Кончак-мерген, — ответил знакомый голос, и узкая белая рука приоткрыла ветви, как полог, приглашая сотника войти внутрь.
Сотник быстро оглянулся и последовал за приглашением. Под занавесью тонких верёвочных ветвей царил приятный влажный полумрак, Марко сидел, откинувшись к ивовому стволу спиной. Чёрный от недосыпания, с набрякшими от неизлитой горечи веками, осунувшийся и высохший, он напомнил сотнику пленника, сидящего в бамбуковой клети. Испачканная вином и пеплом одежда пахла дикостью. Неподвя- занная форменная кираса висела кособоко, ощутимо помятая в двух местах так, что по краям вмятин облезло дешёвое воронение. В усталых, дрожащих руках Марко держал модное при дворце изобретение, состоявшее из двух бамбуковых туесков, вложенных один в другой. Внутренний туесок, защищённый таким образом от соприкосновения с внешней средой, мог хранить чай горячим в течение целого дня. Марко жестом пригласил сотника присесть рядом и протянул ему небольшую деревянную чашку.
Находившийся по утренней жаре Кончак-мерген благодарно кивнул и жадно хлебнул обжигающего напитка, задним числом испугавшись, что сделал это слишком громко.
— Я думал, тебя сослали обратно на аннамскую границу или куда-нибудь поближе к Юннаньским горам, — устало сказал Марко, не поворачивая головы и глядя сквозь ветви на фрейлин, медленно прогуливающихся, чтобы впитать плодотворную рассветную ци, насыщающую кожу особенной свежестью.
— Принц Тоган бежал сегодня в полночь, скрывшись из дворца в неизвестном направлении. И я, с
