тому, что происходило: смотрел, читал, слушал и не знал, верить ли глазам и ушам или не верить и отмахиваться от невероятных известий, как от мух… В газетах все чаще стали упоминать имя Петра Аркадьевича Столыпина, в апреле назначенного министром внутренних дел, а недавно ставшего и председателем Совета министров. Знал Стасов и о покушении на его жизнь, о взрыве на министерской даче на Аптекарском острове писали много, только убитых было 22 человека, а раненых 30, в том числе и очень тяжело была ранена его дочь, пострадал и сын, а сам Столыпин остался невредим. Твердую руку нового премьер-министра вскоре все почувствовали. Этот человек возбуждал у Владимира Васильевича противоречивые чувства: жесткий, сильный, властный, такой может и подавить свободу, но многое из того, что он говорил в Государственной думе, не могло не вызывать уважения и одобрения… «Власть не может считаться целью. Власть – это средство для охранения жизни, спокойствия и порядка; поэтому, осуждая всемерно произвол и самовластие, нельзя не считать опасным безвластие правительства. Не нужно забывать, что бездействие власти ведет к анархии, что правительство не есть аппарат бессилия и искательства. Правительство – аппарат власти, опирающейся на законы, отсюда ясно, что министр должен и будет требовать от чинов министерства осмотрительности, осторожности и справедливости, но также твердого исполнения своего долга и закона…» Кто ж может возразить против этих слов? Ведь дело дошло до того, что страшно стало выходить на улицу, каждый может безнаказанно оскорбить тебя, бросить в тебя булыжником и удрать… Такая свобода никому не нужна. Или дошло до того, что в театры не пойдешь, опасаешься поздно возвращаться… И Столыпин согласен, что законы настолько несовершенны, что всякое их применение может вызвать только ропот. Ну и действительно, Государственная дума должна вырабатывать эти законы, а министры их исполнять… Сложно, сложно во всем сегодняшнем разобраться… «Недомолвок не допускаю и полуправды не признаю» – кто ж из порядочных людей не согласится с этим. И он, Стасов, первым проголосует за этот тезис, это и его программа всей жизни. Потому-то и нажил столько врагов и противников. А Столыпин предполагает изменить многие правовые и социальные нормы, улучшить земельный быт крестьян, прежде всего создать земельный фонд крестьян и предоставить каждому трудолюбивому работнику возможность создать собственное хозяйство, приложить свободный труд, не нарушая чужих прав, к законно приобретенной им земле… Предполагает разработать законопроекты в области рабочего, школьного и административного законодательства. И в то же время он выступает за то, чтобы исключительными средствами в исключительное время сохранить те заветы, те устои, те начала, которые были положены в основу реформ императора Николая Второго. Ясно, что после событий в Свеаборге порядок и законность будут восстанавливаться только исключительными мерами.
Стасов просмотрел «Сына Отечества», «Нашу жизнь», «Русскую газету», «Русские ведомости», «Русь», «лучшие и значительнейшие», по его словам, потом бегло просмотрел «подлые и низкие»: «Новое время», «Слово», «Московские ведомости», «Свет» и «Гражданин»… В газетах сообщали, что вчера, 2 сентября, после длительной заграничной поездки вернулся Николай Андреевич Римский-Корсаков, успешно гастролирует в Новом летнем театре «Олимпия» Федор Шаляпин…
«Как вовремя возвратился Римлянин, угощу его сегодня Шаляпиным, вот вкусно будет… Давно не было так радостно на душе, как сегодня в ожидании Федора Большого… Вот радость-то будет! – думал Владимир Васильевич, просматривая ворох газет. – Может, пораньше придет Федор, уж как я его просил, да он и сам с радостью откликнулся на мое приглашение. Вдруг и сдержит слово, иногда это бывает с ним…»
Время пролетело быстро. Скоро начнут собираться гости. Но придет ли пораньше Шаляпин, как обещал? Этот вопрос больше всего волновал Стасова. Он перекладывал пакеты и пакетики на столе, ходил по большой гостиной, делая вид, что рассматривает картины, скульптуры, а на самом деле просто привычно скользил глазами…
Наконец-то ожидания его были вознаграждены: вошел Шаляпин, широко раскинув руки.
– А я немного пораньше, Владимир Васильевич, как обещал. У меня сегодня выходной.
– Рад я, радешенек, хоть чуточку покалякаем побольше, а то все на людях да на людях. Я слышал, вы отдыхали в Эмсе?
– Да, не только отдыхал, но и полечили меня там, а в Париже пришлось подвергнуться небольшой операции, прижиганию в носовой полости. И там, за границей, узнал, что меня обвиняют в преступлении против царя и отечества. Вот что обидно-то…
– Расскажите-ка подробнее, что-то мелькало в газетах, но я так и не понял суть обвинений.
– Представляете, я блаженствую на отдыхе, а мне приносит газету Иола и чуть ли не плача показывает место в информации и говорит: «Тебя разыскивают власти в России. Что ты такого натворил? Ты давал деньги на революцию? За это тебя будут судить!» Сначала я подумал: шутит. Но нет. В газете действительно написано: «Ищут Шаляпина». Так и пришлось раньше времени вернуться в Россию.
– Ну и что же? Сейчас могут по совершенно пустячному делу посадить в каталажку, а потом оправдывайся. Вот я недавно был в жандармерии, встречался с двумя ротмистрами.
– У вас что-то случилось?
– Елену Стасову опять арестовали, заключили в «Литовский замок», пытался доказать следствию, что она ни в чем не виновата. У нее обнаружили рукопись статьи для газеты «Эхо», вполне легальной и выходившей вместо закрытой царским правительством газеты «Вперед». Конечно, направление газеты социал-демократическое, но ведь легальной, – подчеркнул последнее слово Стасов. – И я пытался в разговоре с жандармом обратить его внимание именно на этот факт. Ясное дело, что они все о ней знают: и то, что она участвовала в съезде РСДРП, и то, что она спасала матросов после Свеаборгского восстания, и то, что она знала об ограблении банка, но ничего доказать не могли. Так, одни только предположения, а ведь мы начинаем строить правовое государство, как не устает говорить Столыпин, вот этим мы и пользуемся в доказательствах невиновности Елены. Дмитрий Васильевич тоже предпринимает кое-какие шаги. А я пытался выгородить еще одного сидельца: мой молодчик, Герцель Гершовский, арестован и отправлен в Петропавловскую крепость вместе с каким-то своим товарищем. Я говорил ротмистру, что этот Гершовский вовсе не способен к такой деятельности, какую ему приписывают, а занят постоянно и интересуется только своей скульптурой, почему, дескать, и я им интересуюсь и забочусь о нем. «А тогда зачем он сунулся во все это?» Я говорю: «Решительно – от одной бедности и нищеты. Конечно, вот мы, разные знакомые, уже много времени даем и деньги, и вещи, и всякую другую подобную помощь, но все оказывается мало, слишком мало, порой ему, бедняжке, приходится ночевать весной и летом прямо где- нибудь на скамейке». Вроде бы убедил его, что ничего страшного в моем молодчике нет. Правда, следователь ничего мне не сказал, но я почувствовал, что эта история довольно маленькая и ему ничего особого не грозит, уверен, что скоро и его выпустят. Так что я предовольный и пре-удовлетворенный покинул это мрачное заведение.
– Нет, не дай Бог там оказаться. Я был в Крестах в мае этого года, навещал Алексея Алексеевича Суворина, редактора «Руси»; допустили к узнику, как только я назвал свою фамилию. Какое-то тягостное впечатление у меня осталось от этого посещения. За что держат хорошего человека?
– Федор Иванович! Не надо отвлекаться, а то я опять ничего толком не узнаю, придут гости, закрутят нас. Расскажите…
– Да, да, Владимир Васильевич! Во время киевских гастролей в апреле этого года я дал концерт для рабочих. Не буду рассказывать, как мне удалось получить разрешение у властей, это особый разговор, может, сегодня расскажу вечером, между пением, а о самой сути обвинений в мой адрес. Как-то пришли ко мне в Киеве рабочие, попросили меня дать концерт для них, пригласили к себе в гости, походил я там по ихней рабочей слободке, посмотрел их хибарки, выпил с ними, покалякали, рассказал им о себе, как я тружусь для того, чтобы заработать большие, как они говорят, деньги. Через несколько дней опять пришли ко мне с той же просьбой. Я уже думал об этом, готов с большой охотой дать такой концерт. Но как? Вы же знаете, что это не так-то просто. Я ж не могу выйти на площадь, раздать билеты, и все будут довольны. У меня ж антрепренер, театр, аренда, другие актеры, музыканты, хористы, рабочие на сцене, капельдинеры… Они ж тоже работают. Но мне очень хотелось исполнить просьбу рабочего люда. И придумал… Снял цирк Крутикова, вмещающий около 4500 человек, 4000 билетов раздал бесплатно и за символическую цену от двенадцати до сорока копеек, а 500 билетов пустил в продажу среди имущей публики – на покрытие текущих расходов и на плату за помещение. Рабочие с восторгом приняли мой проект… Снял цирк, добился разрешения на концерт, договорился с полицмейстером и рабочими об охране порядка. Я был в восторге, правда, огорчила меня бумага, которую мне показал губернатор, в бумаге этой прямо говорилось
